Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения - стр. 70
Мэри еще раз взглянула на серое небо и низкие облака. Если она собирается в Лонстон, то уже пора одеваться и выходить. Никаких оправданий от нее не дождутся; за последние четыре дня девушка ожесточилась. Тетя Пейшенс может думать, что ей угодно. Если у нее есть хоть капля интуиции, она должна догадаться, что Мэри не хочет ее видеть. Ей достаточно только посмотреть на своего мужа, на его налитые кровью глаза и трясущиеся руки, и она все поймет. Еще раз, может быть последний, пьянство развязало ему язык. Трактирщик выболтал свой секрет, и теперь его будущее в руках Мэри. Она еще не решила, как использовать эти сведения, но больше она его покрывать не будет. Сегодня она отправится в Лонстон с Джемом Мерлином, и на этот раз отвечать на вопросы придется ему; придется Джему присмиреть, когда он поймет, что Мэри их больше не боится и может уничтожить, когда захочет. А завтра – ну, завтра видно будет. Ведь есть еще Фрэнсис Дейви, пообещавший, что в его доме в Олтернане она всегда найдет приют.
Что за странный сочельник, размышляла Мэри, шагая через Восточную пустошь. Ястребиная вершина служила ей ориентиром, а холмы по обе стороны остались позади. В прошлом году она в это время стояла на коленях в церкви рядом с матерью и молилась о том, чтобы здоровье, и сила, и смелость были ниспосланы им обеим. Мэри молилась о душевном покое и безопасности; она просила, чтобы Господь подольше сохранил для нее мать и чтобы их ферма процветала. В ответ пришли болезнь, нищета и смерть. Теперь Мэри одна; она опутана сетями жестокости и преступления, живет под кровом, который ненавидит, среди людей, которых презирает; она идет через бесплодную, недружелюбную пустошь на встречу с конокрадом и человекоубийцей. В это Рождество она не станет молиться Богу.
Мэри ждала Джема на возвышенности у Тростникового брода и издали увидела направляющуюся к ней маленькую кавалькаду: пони, крытую двуколку и двух лошадей, привязанных сзади. Возница в знак приветствия поднял кнут. Мэри почувствовала, как краска бросилась ей в лицо и тут же схлынула. Эта слабость причиняла девушке мучения; о, если бы она была осязаемой и живой! Тогда Мэри могла бы вырвать ее и растоптать. Она засунула руки под шаль и ждала, нахмурив лоб. Джем свистнул, подъехав к ней, и бросил к ее ногам сверток.
– С наступающим! – сказал он. – Вчера у меня в кармане лежала серебряная монета и прожгла там дырку. Это новый платок для твоей головки, мисс.
Мэри собиралась при встрече быть сдержанной и молчаливой, но такое вступление сделало ее намерение трудновыполнимым.
– Ты очень добр, – сказала она. – Но, право, ни к чему было так тратиться.
– Ерунда. Не впервой, – отозвался Джем, окинув ее с головы до ног холодным, нагловатым взглядом и насвистывая что-то невнятное. – А ты рано пришла, – продолжал он. – Боялась, что я уеду без тебя?
Мэри забралась в повозку рядом с ним и взяла в руки вожжи.
– Как приятно снова править лошадьми, – сказала она, проигнорировав его замечание. – Мы с матерью раз в неделю ездили в Хелстон по базарным дням. Кажется, все это было так давно. У меня сердце болит, когда я об этом думаю; как мы с мамой смеялись вместе, даже в тяжелые времена. Тебе этого, конечно, не понять. Тебе никогда ни до чего не было дела, кроме себя самого.