Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения - стр. 27

Мэри выругалась. Такое с ней случалось только раз, когда в Манаккане за ней погнался бык, и с той же целью: тогда ей тоже требовалась не просто смелость, но дерзкая, безрассудная отвага.

– Я никогда не выкажу страха перед Джоссом Мерлином и ни перед кем другим, – сказала она себе. – И чтобы доказать это, я прямо сейчас спущусь вниз, в темный коридор, и взгляну, что они там делают в баре, а если дядя меня убьет, я сама буду виновата.

Мэри торопливо оделась и натянула чулки, но обуваться не стала. Затем, открыв дверь, она с минуту постояла, прислушиваясь, но ничего не услышала, кроме медленного, сдавленного тиканья часов в прихожей.

Девушка прокралась в коридор и подошла к лестнице. Она уже знала, что третья ступенька сверху скрипит и последняя тоже. Мэри двигалась осторожно, одной рукой опираясь на перила, а другой держась за стену, чтобы ступать как можно легче, и так спустилась в темную прихожую у входной двери. Там ничего не было, кроме единственного шаткого стула и темного силуэта старинных напольных часов. Тиканье часов раздавалось у девушки над ухом и нарушало тишину, словно дыхание живого существа. В прихожей было темно, как в погребе, и, хотя Мэри знала, что она здесь одна, само одиночество уже казалось угрожающим, а закрытая дверь в пустующую гостиную наводила страх.

Воздух был затхлый и спертый, только ноги в одних чулках стыли от прикосновения к холодным каменным плитам. Пока Мэри медлила, набираясь смелости, чтобы продолжить путь, луч света внезапно блеснул в коридоре, ведущем в прихожую, и она услышала голоса. Дверь бара, должно быть, распахнулась, и кто-то вышел, потому что шаги проследовали в кухню и через несколько минут вернулись обратно, но кто бы это ни был, он оставил дверь приоткрытой, так как приглушенный шум голосов продолжал звучать и свет не погас. Мэри очень хотелось подняться обратно в свою спальню и попробовать забыться сном, но ее словно подталкивал какой-то неугомонный демон любопытства, он-то и потащил девушку к дальнему коридору и заставил ее прижаться к стене всего в нескольких шагах от двери бара. Ее лоб и ладони покрылись испариной, и сперва Мэри ничего не слышала, кроме громкого биения собственного сердца. Дверь была открыта достаточно широко для того, чтобы девушка могла видеть откидную стойку бара и батарею бутылок и стаканов, а прямо перед собой – узкую полоску пола. Осколки стакана, разбитого дядей, по-прежнему лежали там, куда упали, а рядом с ними виднелось коричневое пятно от пива, пролитого чьей-то нетвердой рукой. Мужчины, должно быть, сидели на скамьях у противоположной стены, потому что Мэри их не видела. Все смолкло, а затем внезапно прозвучал мужской голос, дрожащий и высокий, – голос незнакомца.

– Нет и еще раз нет, – сказал он. – Говорю вам в последний раз: я в этом не участвую. Я не желаю иметь с вами ничего общего и разрываю наше соглашение. Это убийство – то, на что вы меня толкаете, мистер Мерлин; по-другому не назовешь – настоящее убийство.

Голос, звучавший высоко и напряженно, вдруг дрогнул на последней ноте, как если бы говоривший сорвался, утратив самообладание. Кто-то – несомненно, сам хозяин – тихо ему ответил, но Мэри не расслышала слов. Затем его речь прервал гогочущий смех, который Мэри узнала. Он принадлежал разносчику. Смех этот звучал недвусмысленно – он был оскорбительным и грубым.