Тракт - стр. 31
На самом деле исповедь не требовала каких-то особых приготовлений, как, например, причастие. Единственное, в чем мне хотелось разобраться, так это в самом понятии греха. В книге, которую мне дал монах-библиотекарь отец Борис, эта тема подробно раскрывалась. Я решил подойти к процессу системно и выписать все свои грехи за тридцать лет жизни в блокнот, сверяя поступки с определениями греха из книги. Точнее, сначала я записал туда то, что меня действительно беспокоило, и то, за что я хотел бы по-настоящему попросить у кого-то прощения, если бы знал только у кого. Открыв блокнот, я долго смотрел на чистую страницу. Было это ощущение черты. Ведь то, что я сейчас сюда выведу, будет нечто самое страшное, то, в чем я сам себя виню больше всего, то, что держит меня годы и не отпускает… и я вывел этот грех. Ком подступил к горлу, и я на мгновение перенесся в тот день. Вспомнилось все. Как вытаскивали меня из завала, как кричала мать, как она с отцом руками разгребала камни, даже когда один ноготь отлетел и кровь хлынула у нее, она все равно руками пыталась разрыть этот треклятый проход, вспомнил лицо водителя бульдозера, он серого цвета весь был, стоял с каменным лицом, курил и, кажется, вообще не мог ничего сказать. Помню крики матерей на других мальчишек, которые, услышав шум строительной техники, выбежали из подвалов и потому спаслись… Помню все-все-все… И помню похороны Василька… И пустой гроб. Потому что, сколько ни искали там, ни разбирали завалы, ни копали, ни рыскали, так и не нашли его… Будто он сквозь землю провалился тогда… Или черный человек нагнал его тогда и забрал к себе в черный туман. Шарк, шарк, тук… Убийство. Я закрыл блокнот. Сразу продолжить не было сил. Пошел на улицу. По пути встретил Миколу и стрельнул у него покурить. Тот удивился, дал сигарету – что-то дешевое и едкое. Я кашлял, когда вдыхал этот дым. А он поднимался вверх по плотному влажному воздуху, как по ледяной горе, и вливался в низкое облако, зависшее над монастырем. Докурил, вздохнул. Пошел обратно, из прихожей вверх по лестнице к себе на кровать. Залез с ногами. Смотрел на блокнот минут пять, не решаясь открыть его. Но все же пересилил себя и, раскрыв сразу на следующей странице, продолжил…
Сидя уже как в тумане, я выводил все прочие грехи. После тех слов, выведенных размашисто на первой странице, писать остальное было легко. Все эти многочисленные сексуальные грехи, блуд, измена, потом ложь, всех эпизодов которой и вспомнить в жизни было сложно, но все это было какой-то просто грязью, я шел, шел через эту жизнь, был неаккуратен, выпачкался весь, но никому ведь не навредил, но то первое слово и та ошибка моя… Никогда не сравнится со всем этим. Стало тоскливо и так одиноко, будто потерял я Василька не тогда, много лет назад, а будто он прямо сейчас посмотрел на меня, словно из зеркала, только не такой, как я, а в разы лучше, добрее, сильнее, и вот посмотрел прямо так, с разочарованием, а потом развернулся и ушел. Я закрыл блокнот, убрал его подальше в тумбочку и пошел колоть дрова. Потом служба, потом на следующее утро прогулка, опять дрова… К списку грехов я смог вернуться только дня через три. Открыв сразу на чистых страницах, я начал быстро писать – алкоголь, наркотики, зависть, воровство… Я писал и писал, вспоминая какие-то эпизоды, сверяя их с понятием греха… и вышло тридцать восемь грехов серьезных. За тридцать лет жизни я умудрился насобирать, как ни странно, почти все смертные грехи и огромное количество чуть менее серьезных проступков.