Товарищ Халков - стр. 13
– Кто там? Витя, ты?
И тут меня накрывает. Мамин голос. Я знаю, что это мать Виктора, не моя. Та женщина, что родила меня на свет, уже давно умерла. Но голос… Он совершенно не похож на тот, что я помню. У моей мамы был сильный, грудной, хорошо поставленный. Она чудесно пела – в памяти до сих пор хранятся фрагменты из детства, где она затягивает песню во время застолья.
Этот… Он слабее, такой интеллигентный, что ли. За ним угадывается образ учителя русского языка и литературы, из тех что не просто ведут свои предметы, но и искренне любят их. Таким голосом прекрасно читаются стихи Пушкина, Есенина, он легко переходит на воодушевляющий пафос.
Незнакомый, и все же – родной. Не знаю, как это возможно, может память тела Виктора отзывается, но, когда я его услышал первый раз, как-то сразу принял – не понял, а именно принял – мама.
– Да, это я, мам. – на автомате ответил я.
– Я на кухне.
Из коридора три пути. Направо, там виднеется зал. Наверх по лестнице – на мансардный этаж. И налево, откуда донесся голос. Кухня там.
– Привет.
Стараюсь говорить и выглядеть так, чтобы все вокруг понимали – я испытываю чувство вины. Не ночевал дома, приперся в непонятно каком виде, волосы эти еще синие.
Мама возилась с тестом. Обернулась, когда я вошел, и я смог ее рассмотреть. Маленькая, хрупкая даже женщина, лет сорока пяти, плюс-минус. Виктор, видимо, в отца – рост под метр восемьдесят.
Красивая женщина. Это я с позиции человека, разменявшим седьмой десяток говорю. В прошлой жизни я бы ее даже посчитал молоденькой – с высоты своего тогдашнего возраста, конечно. А тут – мама. И мне двадцать. Это постоянно лупит по психике. Не сильно, вроде уже привыкать начал.
Волосы она убрала под платок – с тестом же работает. Черты лица правильные, тонкие. На подбородке едва заметная ниточка старого шрама. Карие глаза обеспокоено осматривают меня с ног до головы.
– Ты не устал еще гулять? – произнесла она устало.
Слово «гулять» явно означает загулы двадцатилетнего лба, а не то, что мальчик куда-то ходил. Еще в ее голосе слышится пепел прошлых скандалов, на которые уже не осталось сил. И такая эмоция, которая из меня чуть слезу не выдавила – тряпкой бы перетянуть тебя по мордасам, оболтус! Только не поможет, малыш уже на полторы головы выше.
– Я закончил. – ответил я. – Серьезно, мам. Совсем закончил. Никаких гулянок и пьянок больше. И с товарищами своими я порвал.
Женщина тут же сделала парадоксальный, но абсолютно логичный в материнской логике вывод.
– У тебя все хорошо? – спросила. И подалась вперед, инстинктивно желая обнять.
Я широко улыбнулся. Сам сделал шаг ей навстречу, обнял.
– Все хорошо, мама. Теперь все хорошо.
– А разит-то от тебя чем? – откуда-то из подмышки донесся ее задушенный голос.
– Уже иду мыться. А ты чего печь собралась?
– Жарить. Чебуреки. Через полчаса будем есть.
На том и разошлись. Уходя из кухни, заметил, как в уголках глаз женщины блеснули слезы. Она хотела поверить в то, что ее сын говорит правду, и боялась это сделать. Видать, не первый раз Витя обещания дает.
Моя комната оказалась в мансарде. Логично, любой мальчик выберет такое место, если выбор будет, конечно. Небольшая, со скошенным потолком и узким окошком. Платяной шкаф, стол и стул, узкая кровать, турник над дверью, гантели в углу. Все очень по-спартански. Оживляли интерьер только плакаты на стенах. Красивые женщины, незнакомые. Судя по оформлению – какие-то звезды эстрады. Аллы Пугачевы и Софии Ротару образца 2023 года. Очень надеюсь, что бессмертные оригиналы моего мира тут уже ушли на заслуженную пенсию. Иначе это был бы перебор.