Тот, кто знает - стр. 44
– Твои просьбы я выполню, чего бы это ни стоило. А какие сообщения? Хорошие?
– Не знаю. Тебе решать. О господи, Туся, – внезапно простонал он, – если бы ты знала, как мне тяжело.
Он опустился на скамейку и закрыл лицо руками. Наташе показалось, что Марик плачет, и она испуганно обняла его и принялась гладить по волосам.
– Ну что ты, Марик, не надо, успокойся.
Он поднял голову и благодарно посмотрел на нее.
– Ты думаешь, я плачу? Если бы я умел плакать, мне было бы легче. В общем, Туся, не будем откладывать неприятный разговор. Я уезжаю.
– Куда? В отпуск?
– Туся, я уезжаю. Навсегда.
– В другой город? – догадалась Наташа.
– В другую страну. Мы с Танечкой уезжаем в Израиль. У нее там родственники, и нам разрешили выезд для воссоединения семьи.
У Наташи задрожали ноги, и она машинально оперлась локтями на коленки, чтобы не было заметно, как ходит ходуном юбка. Да, она знала, что еще год назад евреям разрешили выезжать из СССР, Инка много об этом говорила, рассказывая, как то одни, то другие знакомые их семьи уезжают. Но все это происходило с людьми, которых Наташа не знала и никогда не видела. И вот теперь Марик…
– А когда ты вернешься? – тупо спросила она.
– Никогда. Туся, туда дают билет только в один конец. Я уеду и больше никогда не вернусь. И никогда больше не увижу маму. И тебя не увижу.
– Но почему, Марик? Разве тебе здесь плохо?
– А разве хорошо? Мне не дали поступить в институт, в котором я хотел учиться, мне не дали и никогда не дадут заниматься тем делом, которое я люблю. Мне всю жизнь давали понять, что я – еврей, а значит – неполноценный и бесправный.
– Но, может быть…
– Не может, Тусенька. Мы расстанемся навсегда.
Она вдруг поверила и поняла, что цепляться за надежду бессмысленно. Надежды нет.
– Когда? – глухо спросила Наташа.
– Послезавтра.
– А как же Бэлла Львовна? Она с вами не поедет?
– Нет, она отказалась. Не хочет уезжать. И в связи с этим у меня к тебе первая просьба: не бросай ее, Туся. Позаботься о ней. Она пока еще относительно молода, ей пятьдесят два, но с возрастом приходят болезни, немощь… Я буду спокоен, если буду знать, что ты рядом с ней. Ты можешь мне это пообещать?
– Конечно, Марик. А какая вторая просьба?
– Погоди.
Он помолчал какое-то время, потом достал из кармана бумажник и извлек маленькую фотографию. На снимке черноволосый черноглазый ребенок лет двух сидел на деревянной лошадке. Иринка.
– Ой, когда это снимали? – удивилась Наташа. – И где? У Иринки нет такой лошадки.
– Это не Иринка. Это я.
– Ты?
– Да, Туся, это я. Мне было два года, когда мой папа незадолго до смерти меня сфотографировал. Мы с Иринкой – одно лицо. Теперь ты понимаешь?
– Нет.
Она действительно не понимала. Марик молчал, и через какое-то время до Наташи стал доходить смысл происходящего.
– Ты… – неуверенно начала она, – ты хочешь сказать, что Иринка – твоя дочь?
– Да, именно это я и хочу сказать. И моя вторая просьба касается Иринки. Позаботься о ней тоже, на Нину никакой надежды, она легкомысленная, выпить любит. Не бросай мою дочь, я прошу тебя. Моя мама тебе поможет, если нужно, она все знает.
– А Коля как же? Он знает о том, что Иринка не от него?
– Слава богу, нет. Иринка такая же черненькая, как Ниночка, и все думают, что она просто похожа на свою маму. Боюсь, что и Нина не знает, от кого из нас двоих она родила. Туся, это сложно объяснить, но… Нина собиралась замуж, ей хотелось ярко провести последние свободные деньки, а с Николаем она… в общем, она уже была близка с ним. Но ей хотелось еще чего-то, сильных впечатлений, что ли. Не знаю… Она давно хотела, чтобы я на ней женился.