Торжество Русской Литературы. Очерки, эссе - стр. 7
Если бы нынешние собрались да ухлопали парочку губернаторов, олигархов или еще кого, так и на их книжки публика, может быть, стала бы молиться… А так – расписались в худосочности своего слова – не способного ни образумить, ни уничтожить, ни даже толком оскорбить…
Я веду именно к понятию жанра, и, что важнее, к его корню. Русская традиция понимания литературы – отнюдь не ограничивается выделением ее в вид искусства, обслуживающего досуг обывателя. Литература, ее предмет и содержание – даже не продолжение и не результат, есть жизнь как таковая.
Таким образом, нужно зафиксировать правильную причинно-следственную связь. Сначала жизнь и автор – и только затем жанр и произведение!
Солнце наше, Пушкин Александр Сергеевич, как подметил еще Юрий Лотман, «…вошел в русскую культуру не только как Поэт, но и как гениальный мастер жизни». Вот уж, действительно, кто не вдавался в теорию литературы, не делал нарочитых разделений на жанры. При этом свободно плавая в любом из них. Если нужно оперативно отреагировать на подлость, тупость или тиранство – пускал эпиграмму. Если хотел добиться женской благосклонности – писал сонет-посвящение. В минуту праздности – мог и поэмку присочинить. Потребность общения – прибегал к эпистолярию. И т. д. Форма, жанр рождались исключительно в соответствии с потребностями сердца и ума. Когда он говорил о чистой поэзии, то, как мне всегда казалось, он имел в виду именно это – свободу творчества как свободу жизни – как высшее ее мастерство. … Ох, недаром, видно, с памятника Пушкину, как известно, регулярно тырят ограничительные цепи! Это очень символично!
Как две формы существования одного и того же – свободы духа – жизнь и литература всегда перетекала одно в другое. То жизнь немножко обгонит слово, то слово жизнь.
Вот об этом «мастерстве жизни» и следует помнить тому, кто имеет дело с русской литературой!
(частично текст был зачитан в качестве содоклада на научно-практической конференции в Литературном институте)
Только не будь… поэтом! или сокровенный цесельчук
(опыт дифирамба)
Сразу подумал: вот бы немножко переключиться, написать под видом рецензии маленький мемуар.
Тесный такой подвальчик старинной театральной библиотеки. Презентация новой поэтической книжки Дмитрия Цесельчука «В рай как прежде открыта калитка». Поэзия по-прежнему в глубоком подполье. Как в молодости. Так, вероятно, и надо: поэзия – перманентные катакомбы, удел пассионарных неофитов. И вечная юность. Рай.
Знакомые-незнакомые глаза. Хорошие. Неравнодушные. Человеческие. Несколько старых друзей. И неожиданно для одного культурного мероприятия – густой рой сугубо личных, очень давних воспоминаний, ассоциаций.
Кстати, первый раздел книги так и озаглавлен «Private Life». Аллюзия с англо-саксонским периодом Бродского. В переводе с английского – «Частная жизнь». А еще точнее – «личная». Само понятие в качестве исходного концепта.
С этого и начал Цесельчук, упершись локтями в изящный, утрасовременного дизайна, как на брифингах ООН, стойку-пюпитр. В очках для «близости». Адекватно харизматичный, точь-в-точь как на новенькой обложке.
– В конце концов, это ведь нормально, – принялся разобъяснять он. Интеллигентно. Как бы оправдываясь, – это ведь еще у Пушкина о себе: мол, мещанин я, мещанин…