Тоннель - стр. 30

– Это тебе! – перебил он. – Тебе не нужно, чтобы она приезжала, это ты не хочешь. Ты бы лицо свое видела, хотя бы раз увидела со стороны свое лицо, когда она в комнату заходит. Думаешь, она не знает? Ей шестнадцать, она понимает все! Вот поэтому она и не хочет, даже я уже ничего не хочу – из-за тебя.

– Я плохая, да, – сказала Саша. – Ладно. Только, Митя, про ее день рождения помню я. И йогурты на завтрак ей покупаю я, и белье постельное ей меняю, и полотенце в ванной вешаю чистое – я. Даже алименты твои второй год плачу я. И мне так это все надоело, так надоело, что я правда жду, когда она уже вырастет наконец.

Он услышал движение за спиной и подумал, что оба они давно говорят громко, слишком громко, почти в полный голос, обернулся и сказал:

– Аська. Погоди, Аська…

Но сиденье было пусто, там остался только рюкзак и разряженный телефон.

– Ну чего ты сидишь, – сказала Саша. – Теперь-то чего ты сидишь.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 02:08

Как ни странно, кроме маленького таксиста, который все так же ничком лежал на руле, подложив под голову скрещенные руки, больше вокруг так никто и не заснул. Может, из-за жары или из боязни пропустить что-нибудь важное – например, появление спасателей или какое-нибудь объявление, переданное по рядам, – а может быть, просто напряжение последних часов не успело еще выветриться и мешало спать. Так же ярко, по-дневному горели лампы на потолке, и три длинные ленты неподвижных машин напоминали три замерших на станции поезда, у которых по какой-то непонятной причине затянулась остановка, а люди, бродившие между рядами, – бессонных пассажиров, которым до смерти надоело уже сидеть в вагонах, но далеко отойти тоже нельзя – на случай, если послышится свисток и поезд тронется.

– Я не буду здесь, – говорила как раз пухлая розовая патриотова дочка, – не буду!

– Ну смотри, вот, я двери открыл, – сказал Патриот, и по лицу его, снова свекольно-красному, ясно было, что говорит он это не в первый раз и даже не во второй. – Видишь? Открыл я тебе двери, вот, между ними сядь, и всё, и не увидит никто!

– Ага, не увидит, а спереди?

– Да загорожу я тебя спереди! Вот так встану, смотри, и загорожу!

– Нееет!

– Ладно, не я, мама тебя загородит! Я вообще уйду, вот, ухожу!

– Все равно будет видно! Из-под низа будет видно!

– Да нужна ты им, смотреть на тебя, вот всем, блин, интересно! Кать, нуты ей скажи!

– Не ори на нее!

– Ну пускай в штаны тогда дует! Сортир я вам тут, что ли, построю? Нечего было «Миринду» тогда хлебать, до дома бы потерпели!

– Нечего? А когда ей жарко! Сам два литра высосал, а ребенку нельзя?

– Маааам! Мама!

Чуть в стороне от трех старших сердитых Патриотов стоял румяный шестилетка – безмятежный, несонный и даже веселый, – и с видимым удовольствием ковырялся в носу. Возле заднего колеса УАЗа желтела маленькая лужица – свидетельство его неожиданного и тем более замечательного превосходства над сестрой.

– Пошли, – сказала Ася и взяла розовую девочку за пухлое запястье, перетянутое тремя тугими бисерными нитками. – Ну чего ты, пойдем. Там в конце никого нету, никто не увидит.

Девочка вырвала руку, спрятала за спину и замотала головой. Щеки у нее пылали, совсем как у ее отца, нижняя губа была упрямо выпячена.

– Ага, не увидит, – сказала она, – а если кто-нибудь придет!