и очень демократичная; в Эстонии ее любили за то, что она вслух высказалась за эстонскую независимость. У нее было два сына от первого брака: Владимир, будущий литературовед и переводчик, и Леонид, который позднее стал известным реставратором икон. Они, тогда студенты, привели к маме и отчиму своих друзей, среди которых были несколько литовцев. Кроме Томаса, к ним приходили Юозас Тумялис, Пранас Моркус, Виргилиюс Чепайтис, который скоро познакомился в этом доме с Натали Трауберг и женился на ней. Из них всех Томас Венцлова стал в этом доме самым частым гостем. В первый раз он появился не позднее осени 1958 года. В маленькую семиметровую комнатку в коммуналке набивалось человек десять, постарше и помоложе. «Сидели на подоконнике и на полу <…>, господствовало равенство всех возрастов…»
[55]. Приходили люди, отсидевшие, как и хозяин дома, в лагерях: лингвист Георгий Лесскис, историк литературы Ренессанса и Средних веков Леонид Пинский, будущий романист Евгений Федоров, Илья Шмайн, ставший позднее православным священником, Анатолий Бахтырев, по прозвищу Кузьма
[56] – очень яркая личность, которую окончательно погубил не лагерь, а «пошлость хрущевского и брежневского времени»
[57]. Муравьевы привели к себе и совсем юного, только что бросившего химию и перешедшего на филфак Николая Котрелева, который впоследствии стал специалистом по литературе серебряного века. Он очень подружился с Томасом. Привели они и Александра Янова, будущего историка и политолога, который сейчас живет в США. В доме у Григория Померанца и Ирины Муравьевой говорили и о литературе, и о политике. Все советское категорически отвергалось – и идеология, и литература. Это было одно из первых мест в Москве, где вновь открыли Бахтина – по рукам ходило машинописное «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», читали Андрея Платонова. Здесь читали вслух и свои, и выписанные из старых альманахов стихи поэтов, на чьи имена были наложены табу (Мандельштама, Ахматовой, Цветаевой). Именно в это время «шло не только сочинение новых стихов и новой культуры, но и происходило сращивание порванных тканей и сломанных костей культуры»
[58]. По мнению Григория Померанца, знакомство Томаса с этими людьми помогло ему избавиться от «некоторых стереотипов в отношении России»
[59]. Информацию о прочитанных или услышанных книгах передавали дальше. В 1962 или 1963 году Томас прочитал в Москве роман Оруэлла «1984» и потом пересказывал его в Литве, как он сам вспоминает, «более чем двадцати людям. <…> Так я познакомил Литву с Оруэллом устным способом, как в старые фольклорные времена, когда не было письменности».
[60]И в Москве, и позже в Ленинграде Томас Венцлова много общался с людьми, которых Борис Слуцкий, цитируя «Евгения Онегина», называл «архивными юношами». Они сидели целыми днями в архивах и библиотеках, рылись в старых журналах и альманахах и переписывали от руки все то, что надо бы перепечатать, вернуть в культурный оборот. «Архивные юноши» – это и Николай Котрелев, посещавший Зачатьевский переулок, и встреченные позже Леонид Чертков, поэт, переводчик и литературовед, Габриель Суперфин, работающий теперь в архиве «самиздата» в Бременском университете, Роман Тименчик, ставший одним из самых авторитетных исследователей творчества Анны Ахматовой. Эти люди совпали с Томасом и по интересам, и по уровню образования. Он мог спорить, например, с эрудитом Леонидом Чертковым – об употреблении некоторых слов в первом издании цикла стихов Владимира Нарбута «Аллилуйя».
