Токсичный компонент - стр. 39
Началось это около двадцати дней назад, когда к ним в отделение по «скорой» днём поступила молодая и относительно нетрезвая женщина – Люба Марченко. Добровольский вышел из кабинета и встал напротив, надеясь сразу понять, по какому поводу она здесь.
Синяк под левым глазом, забинтованная левая кисть. Всё. Хотя нет, к этому можно было добавить злой безадресный взгляд, непонятного цвета многократно линявшую кофту, мятую юбку, дамскую сумку с оборванным ремешком и кроссовки без шнурков.
– Подпишите, – фельдшер протянула сопроводительный лист. – У нас ещё два вызова в очереди, а мы тут всякую пьянь возим.
– Чой-та всякую пьянь? – возмутилась пациентка. Хирург сразу обратил внимание на дефект речи – ему казалось, что у неё не до конца раскрывается рот, причём только с одной стороны, из-за чего говорила она, как в мультиках. – Что за отношение?
Она попыталась встать, но вдруг тоненько взвыла и аккуратно опустилась обратно.
– Да заткнись ты, – коротко кинул фельдшер, дождавшись подписи. – Обезболили. Перевязывать не стали. Вам всё равно смотреть. Ладно, мы поехали.
Максим кивнул, дождался, когда хлопнет дверь, посмотрел в лист и спросил:
– Что случилось и когда, Любовь Николаевна?
– Вчера, – коротко кивнула она. – Вчера случилось. В гостях. Кипятком облили меня.
– Вчера? – уточнил Добровольский. – А «скорую» вызвали – сегодня. Почему?
– Потому что не могла. – Максим видел, что она хочет закинуть ногу на ногу, но под юбкой что-то сильно мешает. Похоже, все ожоги были на бёдрах – сидела она, отнюдь не интеллигентно расставив ноги и постоянно об этом забывая.
– Что же вам мешало, Любовь Николаевна? – Добровольский сунул руки в карманы халата. – Алкогольное опьянение?
– Можно просто Люба, – подмигнула ему пациентка. – Любо, братцы, любо… – попыталась она спеть, но смогла только прошептать эти известные слова, после чего вздохнула и шмыгнула носом.
– Хорошо, – согласился Максим. – Пусть Люба. Давайте поподробнее. Когда был ожог, как вы его получили, что делали сразу после и потом в течение суток?
– Очень много, – сказала Марченко. – Очень.
– Что много?
– Вопросов, сука, много. Как ты их все запоминаешь?
Она откинулась на стуле, не заметив, что ударилась головой о стену.
– «Тыкать» мне не стоит, уважаемая, – слегка скрипнув зубами, уточнил Добровольский. – Идём в перевязочную, смотрим. А вы пока вспоминайте всю историю, что с вами вчера приключилась.
– Да он ко мне как к дочери всегда относился! – сказала Марченко в потолок. – Реально тебе говорю… Вам, – поправилась она и посмотрела на Максима.
– Берём или как? – услышал Добровольский голос Марины из двери перевязочной. – Я через двадцать минут с чистой совестью на автобус пойду, будете сами разгребать.
Максим Петрович указал рукой на перевязочную:
– Проходим, садимся на кушетку, показываем.
– Что показываем?
– Фокусы, что же ещё! – развёл руками Добровольский. – Ожоги свои оказываем. Где вы их прячете?
Через несколько минут картина прояснилась. Живот, обе ноги, левая рука. Марина вздохнула, взяла мокрую салфетку, пинцет и аккуратно начала убирать отслоённый эпидермис, висящий лохмотьями.
Добровольский, сложив руки на груди, смотрел на этот процесс. На животе он увидел татуировку в виде какой-то змейки, присмотревшись, понял, что набита она была поверх послеоперационного рубца.