Токсичный компонент - стр. 3
– Кира, доктор пришёл, – приподнимаясь на локтях, сказал Ворошилов. – Доброе утро. У нас всё хорошо. Домой бы скорее, там без меня дела все стоят.
И он посмотрел на своё кресло возле умывальника.
– Доброе, – кивнул Максим. – Я вас специально держать не собираюсь. Как и обещал, после второй операции десять дней, не больше.
Кира тем временем подошла к шкафу, надела плащ и туфли, поверх которых уже были бахилы.
– Ладно, Мойдодыр, – улыбнулась она мужу. – Я на работе отмечусь, не могут без меня обойтись. А ты определись, какое кино сегодня смотреть будем. Только повеселее, а то после моей работы никакой драмы не хочется.
Она подошла к постели мужа, поцеловала его в свежевыбритую щеку, после чего вышла из палаты, на ходу глядя в экран своего телефона. Добровольский проводил её внимательным взглядом, после чего дождался, когда она закроет дверь, и спросил:
– Егор Львович, я вами уже больше месяца занимаюсь. До сих пор никак язык не повернулся спросить – почему она вас время от времени называет «Мойдодыр»? При чём здесь Чуковский? Вы вроде не «кривоногий и хромой». И на умывальник не похожи.
Ворошилов рассмеялся – громко, искренне. И даже хлопнул ладонью по одеялу.
– Не «кривоногий и хромой»? – переспросил он, прекратив смеяться. – Ну, тут я бы поспорил! Не поверите, Максим Петрович, к детским стихам это не имеет отношения. Я же после аварии ничего не чувствую – примерно от пупка и ниже. Всё чужое. Колостома, катетер… Бесполезные дыры в моем теле. А выше них – все прекрасно ощущаю. Тепло, холод, руки Киры… Вот она и говорит – «мой – до дыр», – он погладил рукой по одеялу на животе. – До колостомы. До катетера. А ниже всех этих дыр – уж извините.
Закончив, он заглянул под одеяло, усмехнулся и посмотрел на доктора.
– Н-да… – протянул Добровольский. – Вот тебе и Чуковский.
Ему очень захотелось прямо сейчас оказаться в коридоре и не смотреть Ворошилову в глаза. Максим сделал пару шагов к двери, продолжая изображать, что заинтересован разговором, но при этом демонстрируя общую занятость и вовлеченность в процесс обхода.
– Хорошо, сегодня вазелин нанесём на донорские повязки, – сказал хирург, держась за ручку двери, – плёнкой целлофановой обернём. Завтра оно само всё отпадёт, – это он договаривал, прикрывая дверь со стороны коридора.
– Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой, – бурчал он себе под нос, возвращаясь в ординаторскую.
Зоя, санитарка-буфетчица, увидев доктора, заботливо спросила:
– Максим Петрович, вам каши не положить? Вкусная сегодня, рисовая.
– Одеяло убежало, улетела простыня, – задумчиво ответил Добровольский, совершенно не расслышав вопроса. – Что в маминой спальне делал умывальник?
– Я говорю, кашу будете? – громче переспросила Зоя. – Вы же с дежурства. Не ели, поди, ничего утром.
– Нет, спасибо, – покачал головой пришедший в себя Максим. – Каша – это совсем не моё. С детства. А хлеб я возьму.
Он выхватил из контейнера несколько кусков ароматного «подольского», обогнул тележку и направился в кабинет.
Положив хлеб на тарелку, включил чайник, а потом увидел на столе смятую бумажку в пятьдесят рублей и вспомнил, как ночью его разбудил звонок Замиры, медсестры из гнойной хирургии.
Замира олицетворяла собой ту самую узбечку, что вырвалась за пределы необразованного сообщества, закончила медучилище и теперь поглядывала сверху вниз на своих соотечественниц, выносящих «утки» и памперсы с дерьмом.