То, что меня держит - стр. 10
– Я вообще везучая, – заставила себя рассмеяться Соня и отвернулась к окну, чтобы скрыть горький излом губ.
В обрамлении простеньких штор виднелся непривычный пейзаж: поросшие лесом живописные горы, а на их фоне – те же уродливые, коптящие небо заводские трубы.
Ванная комната, разумеется, тоже оказалась довольно облезлой: кафель на стене потрескался, эмаль чугунной ванны кое– где сколота, а дверь с внешней стороны покрыта глубокими царапинами и зарубками. Но зато из крана, действительно, текла горячая вода, и даже имелся душ. Ну что еще нужно для счастья человеку, который проехал чуть ли не через всю страну на поезде, где освежиться можно только в крошечной металлической раковине?
Распаренная и довольная, Соня натянула чистую одежду и вышла из ванной. Запах пельменей, витающий по квартире, вызвал голодное урчание в животе, ноги сами направились на кухню.
Катя уже заканчивала нарезать щедрыми ломтями вареную колбасу, сыр и батон. На подоконнике лежали пакеты с печеньем и конфетами, на холодильнике стоял торт. В стороне, на полу, Валет деликатно, без суеты, жевал кусок местной «докторской».
Увидев вошедшую Соню, Катя обвела широким жестом купленную простецкую еду.
– Кр– р– расота! Живём!
В неловком молчании наевшись пельменей и бутербродов, за чаем хозяйка и гостья, наконец, разговорились. Катя, закусывая торт печеньем, пообещала:
– А с баб Дусей я тебя обязательно помирю. Она непременно тебя приветит, только подожди немного – пусть успокоится. Ее уже как– то раз обманули: пришли, назвались из собеса, обменяли на какие– то бумажки деньги, что на похороны копились, так она теперь никому не доверяет. У меня так на участке еще троих обобрали, гады.
– Так ты не только за Евдокией Васильевной ухаживаешь?
– У меня кроме твоей прабабки еще восемь человек – и за всеми надо приглядеть.
– И как тебе эта работа, нравится?
– Работа как работа. Жить– то надо. Только одно не по– людски: что ни сделаешь, за всё должен счет выставлять как за услугу. Хлеб купил за тридцать рублей – возьми с подопечного сто семьдесят. Полы помыл – еще триста. И обязательно в журнал заноси – старики за всё должны платить. Хотя пенсии– то копеечные. А зарплату нам дают от того, сколько ты в тот журнал понаписал. Только у меня слишком часто рука не поднимается всякие несложные дела как услуги оформлять: суп погрела, постель застелила, чай подала – неужто еще и за это деньги драть? Вот потому и получаю я всего ничего, – Катя вздохнула, но тут же улыбнулась. – Зато с моими старичками не соскучишься. Взять, к примеру, твою прабабку. Ей скоро девяносто исполнится, а она до сих пор целыми днями в огороде кверху воронкой торчит. И ведь что выращивает? Половина огорода – цветы. Красивые такие: пионы, лилии. Хоть бы на продажу. Так нет. Для отрады глаз, говорит. Твердят ей соседи: засади всё картошкой да капустой – хоть толк будет, а она в ответ: в жизни, мол, не только о еде надо думать, но и о красоте. Вот и дед Василий тоже… Он вырезывает всякие забавные деревянные штуки. Ему за семьдесят, очки носит с толстенными стеклами, руки скрючены, а как ни зайду – всё стругает какую– нибудь плашку. Баб Клава такие смешные частушки сочиняет, а баб Тоня такие шанежки печет – объедение!.. – Она снова вздохнула. – Жаль, что никому эти старички теперь не интересны. Одинокие они очень. Так радуются всегда моему приходу! Им ведь даже поговорить не с кем. – Катя откусила печенье, задумчиво им похрустела и добавила, уставившись на полусъеденный торт невидящим взглядом: – Знаешь, мне иногда кажется, что они как будто стоят на платформе, а мы мимо них в скором поезде несемся. Они нам машут, а мы их не замечаем. Шагни они навстречу – переедем и даже не остановимся. Не понимаем мы их.