Титан - стр. 11
Время близилось к шести часам, ослепительный летний день еще не начинал угасать, но зной спал, тень от домов на западной стороне улицы легла на мостовую, и воздух был теплый и ароматный, как подогретое вино. По улице длинной вереницей катились нарядные экипажи – катанье было любимой утехой чикагского «света» и для многих едва ли не единственной возможностью щегольнуть своим богатством (социальные прослойки города определились еще недостаточно четко). В позвякивании упряжи – медной, серебряной и даже накладного золота – слышался голос успеха или упования на успех. По этой улице, одной из главных артерий города – Виа Аппиа, его южной части, – спешили домой из деловых кварталов, с фабрик и из контор все ретивые охотники за наживой. Богатые горожане, лишь изредка встречавшиеся друг с другом на деловой почве, обменивались любезными поклонами. Нарядные дамы и молодые щеголи, дочери и сыновья чикагских богачей или их красавицы жены в кабриолетах, колясках и новомодных ландо устремлялись к деловой части города, чтобы отвезти домой утомившихся за хлопотливый день мужей или отцов, друзей или родственников. Здесь царила атмосфера успеха, надежд, беспечности и того самоуспокоения, которое порождается материальными благами, их обладанием. Выхоленные чистокровные рысаки проносились, обгоняя друг друга, по длинной, широкой, окаймленной газонами улице, мимо роскошных особняков, самодовольно кичливых, выставляющих напоказ свое богатство.
– О-о! – вскричала Эйлин при виде всех этих сильных, уверенных в себе мужчин, красивых женщин, элегантных молодых людей и нарядных девиц, улыбающихся, веселых, обменивающихся поклонами, всего этого удивительного и показавшегося ей столь романтическим мира. – Я бы хотела жить в Чикаго. По-моему, здесь даже лучше, чем в Филадельфии.
При упоминании о городе, где он, несмотря на всю свою изворотливость, потерпел крах, Каупервуд крепко стиснул зубы, и его холеные усики, казалось, приобрели еще более вызывающий вид. Пара, которой он правил, была поистине бесподобна – тонконогие, нервные животные, горячие и капризные. Каупервуд терпеть не мог жалких, непородистых кляч. Когда он правил, держась очень прямо, в нем виден был знаток и любитель лошадей, и его сосредоточенная энергия как бы передавалась животным. Эйлин сидела рядом с ним, тоже выпрямившись, горделивая и самодовольная.
– Правда, прелестна? – заметила одна из дам, когда коляска Каупервуда поравнялась с ее экипажем.
«Что за красотка!» – думали мужчины, и некоторые даже выражали эту мысль вслух.
– Видела ты ее? – восторженно спросил один мальчик-подросток у своей сестры.
– Будь покойна, Эйлин, – сказал Каупервуд с той железной решимостью, которая не допускает и мысли о поражении, – мы тоже найдем свое место здесь. Верь мне, у тебя в Чикаго будет все, чего бы ты ни пожелала, и даже больше того.
Все его существо в эту минуту, казалось, излучало энергию, и она, словно электрический ток, передавалась от кончиков его пальцев – через вожжи – лошадям, заставляя их бежать все резвее. Кони горячились и фыркали, закидывая головы.
У Эйлин распирало грудь от обуревавших ее желаний, надежд, тщеславия. О, скорей бы стать миссис Фрэнк Алджернон Каупервуд, хозяйкой роскошного особняка здесь, в Чикаго! Рассылать приглашения, которыми никто не посмеет пренебречь, приглашения, равносильные приказу!