Тимьян и клевер - стр. 38
Сквозь слитный гул крови в ушах Киллиан различил жалобное лисье тявканье – и шелест веток, сперва близко, а затем дальше и дальше.
Время растянулось вязким безвкусным киселём. Дождь то вновь начинал накрапывать, то утихал совсем; бушевал ветер в древесных кронах, тревожа дубы и яблони, терновник и бузину; небо выгибалось, точно пытаясь слиться с землёю, облака слипались с туманом и крохотными каплями оседали на траве. Иногда слышался шорох шагов по сырым песчаным дорожкам, но люди-тени скользили мимо, не замечая Киллиана. Только однажды встревоженный девичий голос прошелестел что-то о констеблях, но в ответ пробасили, что нечего, мол, о нищих пьяницах беспокоиться.
«Я не нищий! И не пьяница!» – хотел выкрикнуть Киллиан, но из пересохших губ вырвался лишь тихий полувсхлип-полувой. Где-то под слоем перепутанной жухлой травы, сырого дёрна, текучих глин и каменных костей билось ласковое сердце земли.
Тумм-думм, – говорило оно. – Потерпи немного, тумм-думм. Скоро ты навечно будешь со мною, тумм-думм, тумм-думм…
Биение это становилось громче и громче, словно оно неторопливо поднималось из глубины, а потом вдруг послышалось рядом, над самым ухом – и почву взрыхлили тяжёлые чёрные копыта. Запах чистой реки омыл гортань, и Киллиан прерывисто выдохнул, щурясь; в глазах плавали цветные пятна, и синий атлас рукава сливался с яркими окошками в облаках.
– Что же ты натворил, дружок? Глупое дитя человеческое, – прошептал Айвор, осторожно прикасаясь к пылающему лбу Киллиана. – Говорил же тебе – не испытывай судьбу, сторонись людей. И что мне теперь с тобою делать?
– …там была девочка, – пролепетал Киллиан. Ему казалось, что сказать это очень важно. – Такая красивая девочка в белой паутине…
Айвор замер:
– В паутине, значит… – и обратился к кому-то: – Благодарю тебя, можешь идти. За наградой подходи в любое время на задворки. – Раздалось довольное тявканье, и зашуршали кусты. – Нив, склонись, с ношей я так легко не запрыгну. Мы едем к Морин – дорогу помнишь?
Нив согласно фыркнула.
Он подсунул руки под колени и под спину Киллиану и поднялся. Огромная угольно-чёрная лошадь со страшными пылающими глазами сперва легла на траву, точно собака, а затем, когда Айвор оседлал её, взвилась одним прыжком прямо в небо.
– Держись за гриву, – раздался шёпот фейри над ухом. Со всех сторон клубился то ли туман, то ли облака, и чудилось, что копыта Нив оплетает высокая сизая трава. – Или пальцы уже не гнутся? Вот ведь бедолага…
Киллиан закрыл глаза, и нахлынули мутной речной водой старые воспоминания.
…Золотой полдень в медовом запахе клевера и скошенной травы; берег реки, гладкий и крутой, как лошадиные бока; широкая водная гладь, тёмная и недвижимая даже под жарким июньским солнцем – омут. А над омутом – дерево-исполин, ветви подметают синее небо, тучи дремлют на развилках, пышный мох укрывает корни. И белеет на берегу то ли косточка, то ли гладкий камешек, то ли раковина. Киллиан помнит любопытство, влажную землю под ногами, чёрную глубь омута, цепкие коричневые лапы и резь в груди – а потом тепло чужих рук и шёпот:
«И что же мне теперь делать с тобою, дитя неразумное, дитя человеческое?»
Сейчас Айвор повторял то же самое.
Расступились облака, и Нив скакнула прямо на Полынную улицу, перед домом с перекосившимися ступенями. Прозвенели склянки с чьего-то опрокинутого прилавка. Двери сами собою распахнулись перед Айвором, и он ступил через порог под хохот колдуньи: