Тихий океан… лишь называется тихим - стр. 6

– Ну и?

– Вскорости после того и нашли Гришу в петле… До сих пор неизвестно, что тогда произошло. Но я Булатова знал; сам на себя руки наложить он не мог! Да. И вот ещё. В тот день возле дома Гришиного, а после на проходной завода, где он работал, двое подозрительных типов крутились. Не местные, в штатском. Вот и понимай, как знаешь…

Егор шёл по душным улицам, не чуя ног. Во рту пересохло, капельки пота струились по вискам. Стояла ясная погода, но перед глазами Егора плыл туман. «Ну, как ко всему этому отнестись? И что мне с этим делать?»

На кладбище холодно и пусто. Ни одной живой души, кроме раннего посетителя. Пожилой мужчина одиноко мёрзнет у солидно обустроенной могилы.* Декабрьский ветер треплет в сумерках мех капюшона. «Всё же в Слободском не всегда жарко!»

[1]

Егор Наумович размышляет: мог ли он что-то изменить тогда, в 1972-м? Задержись он на денёк, расспроси подробности… Нет, не стоит себя обманывать, он не был тогда готов воспринять правду. А главное – он не был готов передать правду другим. Руки журналиста дрожат – наверное, от холода. И дрожащим голосом он шепчет:

– Да, Григорий Петрович, Победа вознесла тебя так высоко – на крышу Рейхстага; весь мир лежал под твоими ногами. А жизнь опустила так низко, что под чужие ноги угодила твоя распахнутая, израненная душа. Обнажая душу, ты рассказывал людям о счастливейшем мгновении жизни: как стоял над поверженной Германией, подняв красное знамя Победы. Как кричал, улыбаясь: «Ну как, всем ли видно?»… А тебе не верили… Ты прости мне моё равнодушие; в том числе и по моей вине судьба твоя так сложилась. Всех нас, своих земляков, прости…

Стрелки на циферблате показывают десятый час. Морозит, и день будет ясным. Выглянувшее из-за елей солнце слепит. Но не только от яркого света слезятся глаза. Егор Наумович трёт их, надевает очки и долго вглядывается в рисунок на памятной стеле. Молоденький курносый солдатик в пилотке на фоне поверженного Рейхстага – и надпись: «Булатов Григорий Петрович 16.11.1925 – 19.04.1973» и чуть ниже: «Вечная слава герою».

Мёрзлые губы шепчут над могилой:

– Да, Гриша, теперь видно всем!

Киров, январь 2015 г.

Сквозь холод и мрак доносится вкрадчивый шёпот:

– Я был хорошим человеком, Вальтер. Думал, женюсь, заведу детей. Не планировал грабить и убивать…

Слабые отблески пламени играют на закопчённых угрюмых лицах, высвечивая щетину на впалых скулах. Двое, окружённые мраком и холодом, склонились к железной печи. В бараке есть и другие, скрытые темнотой. Где-то там, на нарах, кутаясь в лохмотья, таятся ещё шестьдесят пять военнопленных. Эта живая человеческая масса спит и не спит, храпит, пускает газы, стонет, бредит.

– Вот как заговорил: убивать и грабить! – ответное шипение разрезало затхлый воздух; казалось, говоривший выплёвывает слова. – Но я так не считаю. Мы выполняли приказ. И хватит с меня этих покаянных проповедей, Фриц. Или ты всерьёз решил пойти по стопам твоего дяди пастора? Тогда сходи к иванам, поплачься. Глядишь, простят и отпустят тебя к родным пенатам.

– К родным пенатам? Да от нашего отечества скоро не останется камня на камне! Мне страшно, Вальтер. Неужели русские сделают в Германии то, что мы устроили здесь?

Четыре руки, с ногтями, обрамлёнными траурными полосками грязи, почти касались остывающей буржуйки. Из ртов шёл пар.