Тигр! Тигр! (сборник) - стр. 25

Рейх наконец сделался невидим. У него было в распоряжении полчаса, чтобы проникнуть на верхний ярус, найти и убить д’Куртнэ, а потом вернуться к играющим. Тэйт обещал, что на время атаки отвлечет щупачей-секретарей. Он был в безопасности. План превосходен, если не считать присутствия мальчишки Червила. Придется рискнуть.

Он пересек главный зал и ввинтился в толпу тел у западной арки. Протолкался, проследовал в музыкальный салон, повернул направо, начал пробираться к лестнице. У подножия пришлось перебраться через барьер, образованный телами; руки, будто щупальца осьминога, тянулись к нему. Он взобрался по лестнице – семнадцать уходящих в вечность ступенек. Двинулся по мостику с низкой крышей, отделанному велюром изнутри. Внезапно его кто-то схватил. Женщина. Она прижалась к нему.

– Привет, сардинка, – прошептала она ему на ухо. И почувствовала кожей, что он одет.

– Ну ты даешь! – воскликнула она. Наткнулась на твердую пушку в нагрудном кармане. – Что это?

Он отпихнул ее руку.

– Не теряйся, сардинка, – хихикнула женщина. – Вылезай из жестянки.

Он увильнул от нее и расшиб нос, забредя в тупик перехода. Вернулся, пошел направо, открыл дверь и оказался в сводчатой галерее длиною более пятидесяти футов[8]. Здесь тоже не было света, однако люминесцентные картины под ультрафиолетовыми светильниками наполняли галерею нездоровым блеском. Галерея пустовала.

Между разгневанной Лукрецией и ордой сабинянок нашлась дверца из полированной бронзы. Рейх остановился перед ней, вынул из заднего кармана небольшой ионизатор родопсина и примерил медный кубик между большим и указательным пальцами. Руки его тряслись, как в лихорадке. Ярость и ненависть пылали внутри, жажда убийства посылала мысленному оку образы д’Куртнэ в агонии – снова и снова.

– Господи! – взмолился он. – Он первый начал. Он мне в глотку вцепился. Я просто сражаюсь за жизнь.

Он возносил молитвы фанатично, троекратно, девятикратно.

– Не оставь меня, милый Христос! Ныне, и присно, и во веки веков. Не оставь меня! Не оставь меня! Не оставь меня!

Дрожь пальцев унялась. Он задержал в них родопсиновую капсулу, потом рванул на себя бронзовую дверцу и пронесся через девять ступеней в прихожую. Щелкнул пальцами по медному кубику с такой силой, словно пытался монетку на луну запулить. Родопсиновая капсула влетела в прихожую. Рейх отвернулся.

Полыхнуло холодно-пурпурное пламя. Рейх ринулся по ступенькам, как тигр. Два охранника Бомон-Хауса сидели на скамье, где их застала вспышка. Лица их обвисли, зрение отключилось, ощущение времени пропало.

Если кто-нибудь сейчас войдет и обнаружит охрану в таком состоянии, пока он не закончил работу, ему одна дорога – к Разрушению. Если охранники очухаются прежде, чем он закончит работу, ему одна дорога – к Разрушению. Как ни крути, а ему предстояло финальное испытание на Разрушение. Отринув остатки здравого смысла, Рейх открыл богато инкрустированную дверь и вошел в номер.

Рейх оказался в сферическом помещении, походившем на сердцевину исполинской орхидеи. Стены закруглялись, словно орхидейные лепестки, пол был как золотистая чашечка цветка, а столы, стулья и кушетки имели орхидейно-золотистый цвет. Но комната была старая. Лепестки выцвели и облупились, между золотистыми плитками древнего пола виднелись щели. На кушетке лежал старик, иссушенный, вялый, подобный увядшему сорняку. Это был д’Куртнэ, и он вытянулся неподвижно, словно труп.