The Мечты. О любви - стр. 14

Не проронив ни слова, Моджеевский отпустил Юлю и поднялся с кровати. Пока одевался, спокойно и без суеты, на нее не смотрел, даже не догадываясь, что она сама в это время от него взгляда не отрывает – полного немоты и ужаса. Оглянулся лишь однажды, в проходе, заправляя рубашку.

- Сочувствую твоему мужу, - сказал напоследок и вышел из номера.

В ее ушах еще долго отдавался звук хлопнувшей двери. И только потом она охватила мыслями те слова, которые были последним, что она от него услышала. На долгие годы, в которые жила тем, что у нее есть сын, которого она любила, и муж, в любви к которому она саму себя убеждала. Ее доводы были крепки – не придерешься. Но только работали они лишь при том условии, что приходилось прикладывать усилия, чтобы забыть о случившемся странной ночью у моря. Никогда не вспоминать. И не вспоминать тех слов, которые Богдан ей бросил – вот так навсегда.

Они часто ссорились, но никогда не обижались друг на друга. И вспоминая обиды, она могла говорить лишь о той детской, которую он нанес ей, оскорбив ее сестру. То, что он сказал о ней, – она и сама считала и его правдой, и своей виной.

А когда они снова встретились – им обоим проще было делать вид, что ничего не было. Не было же.

2. ... замерзнешь тут

***

Первые минуты Юлька соображала очень плохо. Они о чем-то говорили с Женей. Практически междометиями, та гладила ее плечи, подавала воду в стакане, успокаивала, хотя зачем успокаивать – Юля не понимала совсем. Она же не плачет. Ни капельки. Даже не хочется. И воду пила послушно, медленно, большими глотками, демонстрируя, что все в порядке. Что она справится. Единственное – снова прорывалась мигрень, о которой Юля успела забыть в бесконечной кутерьме последних недель. А сейчас ловила себя на мысли, что та отступала, когда рядом был Богдан. И снова подкрадывалась, едва она сама себе расставляла ловушки из одиночества и разочарований. И собственных ошибок тоже.

Главное – своевременность наблюдений. И своевременность признаний.

Даже если то, в чем признаваться, сама еще не осознала. Даже если крайне далека от осознания.

Даже если порет горячку.

Нет, Юля отчетливо помнила, что Женя пробовала ее отговаривать. Просила сначала успокоиться, прийти в себя, разложить все по местам. Убедиться, в конце концов. Даже что-то говорила о том, что можно сначала сделать тест – материал Романа тоже вполне подошел бы, чтобы установить родство. И, наверное, была права – зачем тревожить Богдана тем, что еще не наверняка. Но они обе понимали и то, что предположенное – слишком уж точно, чтобы еще сомневаться. Они были не слепые. Они обе были не слепые. И вместе с тем, какая же слепота владела Юлькой столько лет, что она ни секунды не предположила, что когда ее сын, ее собственный ребенок улыбается, его улыбка словно копирует другую, более взрослую, от которой она плавилась, будто воск от огня.

Всегда. Всегда. Веря, что забыла и переросла – всегда.

Она помнила, как просила у Жени присмотреть за Андреем. Потому что тот днем никогда не спит долго, наверняка скоро подорвется, а она не знает, сколько времени понадобится, чтобы все объяснить. И в очередной раз отвечая на Женино: «Да погоди ты! Может, не сейчас хотя бы?» - мотала головой, потому что потом будет еще хуже. Уж лучше сразу.