Тэтрум. Навстречу судьбе - стр. 32
– От чего дети умерли?
– Доктор приезжал, говорил про чахотку. Они кашлять начинали, потом желчь черная в кашле появлялась – и так и угасали понемногу. Дольше всех кузнец Прокофий продержался. Он один жил, детей не было. А потом сосед мой видел, как тот с топором по улице пылил. Размахивал над головой, орал что-то про нечисть и про то, что не дастся. А к осени и он собрался – в телегу все набросал грудой и уехал. Мимо нас проезжал, даже рукой не махнул. Говорят, во Владимире обосновался, видели его там, на завод работать устроился. У нас молодежь зимой ходила в Великодворье. Интересно им было, но страшно. Об заклад бились, кто сможет там ночь провести, но как-то не решились. Правда, Пашка, мельника сын, говорил, что февральскую ночь там просидел на осине, но он брехун знатный, и ему не поверили. А весной мы поняли, что эта пагуба и к нам начинает подкрадываться. Кошмары начались, снится людям то болото, что их засасывает, то как будто что-то на груди сидит и давит. И запах тинный потом до полудня мерещится.
– Кикимора? Тут болота есть?
– От нас за лугом на краю леса само Великодворье это проклятое, а за ним почитай в полусотне шагов речка Пра. Она торфяная, вода темная, берега топкие, но это не болото. Насчет же кикиморы мы не разбираемся. На Пасху, а она ранняя была, мы крестным ходом вокруг деревни прошли, чтобы от тьмы огородится, да только сразу после нее у нас Мишка пропал, мальчонка семи лет. Мы всполошились, прочесали все вокруг и на окраине Великодворья, как раз на берегу той речки, в камышах нашли его. Мертвым. Личико перекошенное от страха и рот забит травой болотной, целый пук, как будто вколотили… – Староста помрачнел и покачал головой, вспоминая. – Ну вот мы в полицию и обратились, чтобы нашли они душегуба этого. Ну а тут пусть Фрол Титович рассказывает.
Ротмистр, который до того сидел практически неподвижно, вздохнул, покрутил ус и начал:
– Мне не много рассказывать, да и тяжело это, ну да ладно… Я как в тот день прибыл, сперва все вокруг места, где тело нашли, ходил, следы искал. Но затоптали там все, а вот ближе к деревне, куда крестьяне не сунулись, нашел следы маленькие. Бежал он быстро к реке. Но следы только его, никого другого не было. Пошел я по деревне ходить, откуда он бежал высматривать. И вот ничего, не было там следов, ни мальчонки, ни кого еще. Ну там сухо было, может, поэтому. Ходил я ходил, а потом присел на крылечке одного дома – и сам не заметил, как задремал, видимо, с устатку. Очнулся уже на закате, и тут меня такой тоской накатило, прям хоть вой. И вижу я – напротив меня куст темнеется… и он движется. Так плавно, медленно приближается. И шипит тихо, каким-то высоким звуком. Я фонарь схватил, приказал по уставу: «Стой, кто идет!» – и включил его. А там ничего. Куста нет, а шипение продолжается. И начинаю я вслушиваться, а этот как женский голос какой. Шипящий, высокий, но как песню поет. Я струхнул маленько, вокруг обернулся, фонарем поводил, а ничего, все пустая улица. А вот потом страшное началось. Я на звук повернулся, а он прям рядом звучит, и смотрю – все пусто, а как фонарь под ноги опустил, так сразу во тьме передо мной в двух шагах женское лицо и увидел. Зеленое, все в каких-то потеках… и как будто осокой оплетенная, как большая кочка передо мной стоит. Я фонарь поднял, и в свете оно все исчезло, а как опять убрал, снова видеть это стал. Я отскочил в сторону, вижу – дверь открытая темнеется. Почему туда побежал, это я сейчас не скажу. Ну так вот… я в избу вбежал и трясусь весь. Вижу красный угол с образами, а за иконами целый пук свечей лежит. Я под образа сел, спиной в угол вжался. Свечу зажег, в левом кулаке держу, правой крещусь постоянно. Ну, думаю, тут меня никакая нечисть не возьмет. И вдруг чувствую, как мне на плечи холодные руки ложатся… и такое шипение со спины из угла тихое. И тут холоднючими губами меня в загривок и целуют. Каюсь, вот тут я не выдержал, оконную раму выбил и на улицу выпрыгнул. Как досюда бежал, уже не помню. Только помню стакан в руке и Алексея за этим столом, напротив.