Территория Холода - стр. 17

– Кличка моя. Ты ж, наверное, не в курсе, что тут у всех клички?

– В курсе, – лениво отвечаю я, пожимая парню руку. Его ладонь кажется почти невесомой, будто сделана из тонкого стекла. Я опасаюсь невольно навредить ему и поспешно заканчиваю рукопожатие. – Мне рассказала девчонка по прозвищу Старшая. Может, знаешь ее?

Пудель убирает руку. По его виду понятно, что он впечатлен.

– Уже виделся со Старшей? А ты быстро осваиваешься.

– Она здесь, что, знаменитость?

– Нет, – задумчиво отвечает Пудель. – Просто… ну, знаешь, активничает.

– Ты хотел сказать, важничает? – усмехаюсь я.

– Ну, бывает, – неуютно морщится Пудель. Вижу, что ему не нравится недовольство, сквозящее в моих высказываниях. Учитывая, что это первый, с кем мне удается минуты две общаться без подколок, я решаю сбавить обороты.

– Она у ворот была, когда я приехал. Провела мне небольшую экскурсию. Но в основном отчитывала, – признаюсь я. – Наверное, я просто от этого еще не отошел. Бесят нравоучения.

Пудель расплывается в сочувствующей улыбке.

– Отчитывать она может, – кивает он. – Но ты на нее не сердись, она хорошая девчонка. Правда.

Я улыбаюсь, предпочитая не спорить. Неловкое молчание грозится нависнуть над нами, и я спрашиваю первое, что приходит мне в голову:

– А почему «Пудель»?

Тут же думаю, что парень может и обидеться на такой вопрос, но опасность минует. Мой собеседник простодушно улыбается и показывает на свои волосы.

– Из-за них так прозвали. Сначала было обидно, потом привык. Бывает и хуже. – Он разводит руками. – А ты, наверное, еще в безымянниках ходишь?

Я киваю, трепеща от страха перед будущей кличкой.

– Можешь пока называть Новичком, – говорю. – А дальше, если что, заново познакомимся.

Пудель соглашается. По правде говоря, называть кого-то «пуделем» мне немного неловко. Тот, кто дал человеку собачье прозвище, на мой взгляд, был тем еще гадом. Но выбирать не приходится: тут ведь даже преподавателей называют по кличкам, судя по всему.

Пауза в нашем разговоре тем временем все же растягивается, втаскивая за собой неловкую тишину, нарушаемую лишь редким кваканьем лягушек. Я откашливаюсь и киваю.

– Так вот, мы с Майором когда столкнулись, он мне сказал, что, если тебя увижу, чтобы вернул в эту… как ее… Казарму. Почему-то сказал, что иначе всем будет хуже. – Морщусь от воспоминания об угрожающем бородатом лице. – Но я не горю желанием кого-то туда возвращать. Мог бы, всех бы оттуда разогнал по комнатам! Что это за корпус такой жуткий – Казарма? За что тебя туда отправили?

Пудель мрачнеет.

– Это дисциплинарный корпус. Там приводят в тонус, если у кого-то трудный период, – тягуче говорит он. Моя речь по сравнению с его гораздо резче и отрывистее. Послушать нас со стороны, так сложится впечатление, что я его допрашиваю, а он боится попасться на вранье.

– Трудный период, – задумчиво повторяю я. – Майор тоже об этом упоминал. Что за период?

– Когда трудно, – пожимает плечами Пудель. – Когда с кровати встать не можешь или на уроках засыпаешь. Когда сил нет. Директор говорит, что в таких случаях ученики сами должны напрашиваться в Казарму, чтобы их там гоняли. Но в Казарму никому не хочется, там страшно, – морщится Пудель. Я его словам верю. За зарешеченными окнами кому угодно станет не по себе. А если еще и гоняют до седьмого пота…