Теория снежного кома - стр. 30

Папа плюхнулся на кресло, посмотрел на меня мутным взглядом и вдруг расплылся в широкой, сентиментальной улыбке.

– Дочка… Ты так похожа на маму…

В этот момент Анжелика, до этого молча стоявшая в стороне и убиравшая буквы со стола в коробку, замерла на месте. Потом посмотрела на папу, её губы сжались и даже немного дрогнули.

– Милана, я… – начала она, но я её перебила:

– Иди. Я с ним посижу.

Анжелика презирала эти упоминания. Она всегда избегала таких разговоров. Даже если ей хотелось быть хорошей старшей сестрой для меня в эти моменты, выносить пьяного отца, толкающего речи о нашей безответственной матери, ей было невмоготу. Поэтому я понимающе к этому относилась.

Сестра не стала задерживаться, развернулась и ушла на второй этаж, в свою комнату. Может быть, она даже поплачет. Я часто видела её в слезах. Раньше мне казалось, что это из-за очередного парня, который её бросил, но позже узнала, что всё дело в нашей маме.

Я с трудом сглотнула ком в горле. Эта тема всегда вызывала у меня приступ ярости, тщательно скрываемый за маской показного равнодушия. Мамой обычно называют кого-то родного. Но в нашем случае это женщина, которая бросила своих детей. Женщина, которая предпочла молодого любовника своим собственным дочерям.

– Пап, не надо, – попыталась я остановить его. – Она ушла. Забудь.

Но он словно не слышал меня.

– Помню, как мы познакомились… Это было в Москве… Я был молод, полон надежд… А она… Она была как солнце. Озаряла всё вокруг.

Он закрыл глаза, словно пытаясь увидеть её образ в своей памяти.

Я продолжила молча собирать буквы, стараясь не смотреть на него. Каждая буква казалась сейчас осколком моего собственного сердца. Я ненавидела маму за то, что она сделала с нами. За то, что сломала жизнь отцу, а заодно и мне с Анжеликой.

– Она любила танцевать… – продолжал отец, покачиваясь из стороны в сторону. – Помню, как мы танцевали под дождём… А потом… Потом всё изменилось. – Его голос к концу дрогнул. – Я не знаю, что я сделал не так… Я любил её… Я всё для неё делал…

Он замолчал, уткнувшись лицом в ладони.

Я почувствовала, как во мне поднимается волна жалости. Жалости к нему, сломленному и одинокому. Но вместе с жалостью росла и ненависть. Ненависть к маме за то, что она оставила нас с этим. С пьяным отцом, воспоминаниями и болью.

– Пап, послушай, – сказала я, положив руку ему на плечо. – Она не стоит этого всего. Она просто… гадкая женщина.

Он поднял на меня мокрые красные глаза.

– Нет… Ты не понимаешь… Сложно забыть того, кого так сильно любил…

Я горько усмехнулась.

На самом деле это просто. Мне ли не знать.

– Я не хочу об этом говорить, пап, – сказала я, перейдя на английский по привычке, он давался мне легче, чем русский, и постаралась сдержать дрожь в голосе. – Просто… пожалуйста, иди спать.

Я помогла ему перебраться на диван. Он не сопротивлялся, только пошатнулся, едва не споткнувшись о свою ногу и не разломав журнальный столик, за который ухватился на мгновение. А потом, удачно уложив его, я накрыла его пледом с кресла.

Папа что-то бормотал себе под нос ещё целых полчаса, пока наконец не вырубился, и гостиная заполнилась его громким храпом.

И вот так почти каждые выходные. По одному и тому же сценарию: отец уходит в запой и тоскует по маме. Это стало нашей мрачной семейной традицией. Вот только я научилась возводить вокруг себя стены безразличия, а Анжелика – нет. Она слишком эмоциональна, ей сложнее сдерживать чувства. Я же плачу только тогда, когда мне