Теории внимания - стр. 69
Такое обращение, говорит Фуко, предполагает «сдвиг внимания», внимание становится ценностью, и его нельзя более тратить впустую, на праздное любопытство, на суету… Теперь эта драгоценная сила должна быть отдана самому главному – проращиванию семян души. Об этом он говорил еще в своих лекциях:
«Во всякой разумной душе, которая приходит в мир, содержатся семена добродетели; их-то и пробуждают к росту слова, те самые слова истины, что звучат вокруг и воспринимаются слухом. Как были посеяны в человеке семена добродетели, внедренные в него самой природой разума, так и пробудить их может логос, проникающий в душу…» (Фуко. Герменевтика. С. 364).
На примере этого упражнения ярче всего раскрывается роль внимания в философской аскезе, понимаемой именно как упражнение в воспитании и совершенствовании души. О каком именно упражнении говорит в данном случае Фуко как о философской аскезе? О совершенствовании в искусстве философского слушания. Этот предмет настолько неожиданен и в то же время необходим, что я намерен пересказать мысли Фуко предельно подробно.
Итак:
«Сделать истину своей, стать субъектом истинной речи – вот в чем, на мой взгляд, заключается самая суть философской аскезы…
Исходным пунктом, начальным этапом, но также постоянной опорой этой аскезы как субъективации истинной речи будут все техники и все практики, касающиеся слушания, чтения, письма и говорения. Слушать, уметь слушать, читать и писать как надо, а также говорить – вся эта техника истинной речи и станет постоянной опорой и неизменным сопровождением аскетической практики» (там же. С. 360–361).
Не надо забывать, что «истинная речь» для грека со времен Гераклита – это божественный Логос. Что же касается излюбленного Фуко термина «субъективация», то проще всего ограничиться тем пониманием, что проскальзывает в первой строке этой выдержки: сделать истину своей, иными словами, присвоение и усвоение истины, тем самым превращение ее в некое личное свое качество, то есть в качество меня как субъекта.
Я не в силах буду пересказать всего, что относили в древности к искусству слушания, но необходимо упомянуть, что греки осознавали двойственность слуха. Фуко приводит выдержку из трактата Плутарха «О слушании», который сам перенял эту тему у Теофраста:
«В сущности, способность слушать, слух – это одновременно и самое pathetikos, и самое logikos из чувств. То, что оно самое pathetikos, означает – в очень приблизительном переводе – самое „страдательное“ из чувств. Иначе говоря, слушающая душа больше, чем когда она пользуется любым другим – все равно, каким – чувством, пребывает в пассивном состоянии по отношению к внешнему миру и открыта всему, что оттуда идет и может застичь ее врасплох.
И Плутарх поясняет: невозможно не слышать того, что происходит вокруг. В конце концов, можно не смотреть: закрыть глаза. Можно избегать прикосновений. Можно не пробовать вещи на вкус. Но невозможно не слышать…
И потом, очевидно, что слух гораздо более, чем любое другое чувство, позволяет заворожить душу, открывая ее льстивым речам, делая чувствительной к красотам риторики, а равно подвергая воздействию – иногда благотворному, но иногда вредному – музыки» (там же. С. 362).
Это выглядит очевидным, но почти не поддается объяснению. Как если бы воспринятое другими органами чувств имело отношение к телу, а услышанное прямо направлялось к душе для понимания.