Тени «Желтого доминиона» - стр. 45
Курреев очнулся и в полутьме услышал над собой вкрадчивый голос хозяина кавеханэ: «Слышите, ага? Уже поздно. Мы закрываем…» Нуры нехотя поднялся, вышел на улицу и побрел домой.
Дорогой добра
Один старый дайханин копал лунки, чтобы посадить саженцы фисташки. Увидел его сосед, ехидно заметил:
– Фисташка-то через тридцать лет начинает плодоносить… Уж не думаешь ли ты, старик, еще столько прожить?
– Не о себе пекусь, – ответил дайханин. – Я тоже не сажал деревьев, урожай с которых сейчас собираю. Они посажены людьми, жившими до меня. Так пускай потомки вкушают плоды моих саженцев.
Говорят, что почитаемый среди народов Востока мудрый Молла Насреддин, чье острое слово служило простому люду и оборачивалось оружием против сильных мира сего, прожил до глубокой старости.
Однажды сидел он под тенью густой чинары, разрезал острым ножом яблоки, ел, а семечки аккуратно собирал в тряпочку.
Кто-то из молодых, увидев Моллу Насреддина за таким занятием, спросил:
– Ты что делаешь, Молла-ага?
– Разве не видишь, семена собираю…
– А зачем тебе это нужно?
– Посеять хочу, дерево вырастить.
– Вот чудак! – ухмыльнулся молодой человек. – Пока соберешься посеять, пока они взойдут… И взойдут ли? Пока дерево вырастет, плодоносить начнет… Не много ли воды в Мургабе утечет? А ты, Молла-ага, девятый десяток разменял никак. Когда плоды-то вкусишь?
– Не беда, сынок, – ответил мудрец. – Ты вкусишь плоды. Твои сверстники будут их есть. Все, кто будет в живых.
В родной Конгур Ашир Таганов наезжал часто, особенно в последнее время, когда, оклеветанный Платоном Новокшоновым – английским агентом по кличке Хачли, временно оказался не у дел. Но справедливость восторжествовала, туркменские чекисты разоблачили врага, пробравшегося в органы советской контрразведки; Аширу вернули доброе имя, восстановили на прежней работе.
Нет худа без добра. Несколько месяцев вынужденного бездействия он провел в Конгуре. Засел за учебники немецкого языка, а когда хотел проверить на практике свои теоретические познания, наезжал в Ашхабад, к Ивану Гербертовичу Розенфельду, старому другу отца, разговаривал с ним, с его женой Бертой и племянницей Гертой на их родном языке.
– Ты, Ашир, прямо-таки полиглот, – восхищался Розенфельд заметными познаниями своего юного друга. – А произношение-то, произношение, ты только вслушайся, Берта, – обращался он уже к жене. – Как у южанина Германии, так саксонцы разговаривают… – И старый чекист заводил с Тагановым беседу на немецком языке.
Наверное, Иван Гербертович, которого отец называл Гансом, его настоящим именем, был прав. Кому, как не ему, немцу, бывшему «спартаковцу», судьбой заброшенному в Туркестан в Гражданскую войну, судить о познаниях Ашира в немецком языке.
А вот мать, старую Огульгерек, сын огорчал.
– Ты, Ашир-джан, день-деньской за книгой, – журила она. – И ночи напролет. Так и о женитьбе забудешь. Мне пора бы и внуков увидеть. Вон в Конгуре сколько девчат красивых да пригожих. А выйти за тебя, моего красавца, любая девушка за честь почтет…
– И ворона, говорят, ласкала своего вороненка: «Ох ты мой беленький!» – отшучивался Ашир и тут же, сдвинув на переносье густые черные брови, серьезно добавлял: – Женитьба не уйдет, и красавицы в ауле тоже не переведутся.