Тень Роксоланы - стр. 25
Сулейман, узнав о гуляющих слухах, долго смеялся, но Хюррем не разделяла его веселья.
– Как ты можешь веселиться, когда меня так оскорбляют? – спрашивала она, и глаза ее блестели от слез, а не от радости, как обычно. – Они говорят, что я ведьма, ворожея, что между нами нет любви, а только лишь мое колдовство.
– Ты напрасно волнуешься, нежная моя, – ответил Сулейман. – Простой народ всегда обсуждает дела сильных мира сего. Им кажется, что так они прикасаются к власти, разделяют ее с нами. И это служит им утешением в безрадостном течении дней.
– Я понимаю. – Хюррем кивнула, и прядь волос упала на белый лоб, подобно языку пламени. Сулейман залюбовался локоном, и стихи сами начали складываться в его душе. Эта женщина была его вдохновением, и он иногда втайне мечтал, что сможет стать не только повелителем мира, но и великим поэтом, чьи стихи будут жить еще долго после того, как люди забудут о самой династии Османов. Ведь смертны не только люди, вечность государственной власти – такая же иллюзия, как и человеческая жизнь. Но есть кое-что, что остается после того, как пыль времени покрывает все иллюзии. Машаллах!
– Ну раз понимаешь, то почему так расстраиваешься? – Султан коснулся пушистой пряди, и волосы прильнули к пальцам, будто ласкаясь. Тихий вздох ветерка пролетел над Топкапы, и в нем зазвучали слова:
Сулейман зажмурился, запоминая каждую букву. Мухибби не стыдно будет подписать это стихотворение. Оно из тех, что могут войти в вечность, пески времени соскользнут с гладких слов, как с полированной поверхности драгоценных камней, не оставив следа на сверкающих гранях.
– Нужно что-то делать, Сулейман, – сказала Хюррем и положила голову на плечо султана. Рыжие волосы рассыпались по его груди, цепляясь за рубиновые пуговицы кафтана, и у султана сердце вспыхнуло, словно пышные пряди были огнем, от которого нет спасения. – Сулейман, я не хочу, чтобы обо мне говорили такие гадости. Я не хочу, чтобы твою женщину называли колдуньей. И потом, это ведь оскорбление тебе лично – говорить, что ты околдован. Разве повелитель мира может быть околдован?
– Ты права, нежная моя, мой огонь, моя прохлада, моя сладость, мое горе и радость, – отозвался султан. – Это в самом деле неуважение. Оскорбление тебя – это оскорбление и меня, ведь мы с тобой – неразрывное целое.
Хюррем улыбнулась, и Сулейман улыбнулся в ответ. Его любимая больше не была опечалена, а что еще нужно для счастья?
С утра базары заполнились соглядатаями. Они покупали и продавали, болтали с торговыми людьми и посетителями рынков, пили шербет и ели лукум, заходили в дома, любовались танцующими красавицами, усаживали их себе на колени, кормили сладостями из рук, и все спрашивали, спрашивали, спрашивали… В самом ли деле Хюррем Хатун ведьма? Действительно ли она очаровала повелителя мира? А кто видел ее на кладбище с гулями? Некоторые отдавали акче повелителя продажным женщинам, разделяли с ними чашу вина и ложе, и посреди любовных утех продолжали опасные расспросы. Но толку от этого было мало. Каждый слишком ценил свою голову, чтобы сказать незнакомцу что-либо крамольное, пусть даже этот чужак сладко улыбался и платил за съеденное и выпитое, не жалея серебряных монет. Такая щедрость представлялась особенно подозрительной, и чем больше серебра сыпалось из карманов соглядатаев, тем молчаливее становились люди вокруг.