Тень императора - стр. 12
Но Гена Листваков на странный вопрос отреагировал еще более странно. Он достал сигару, помял ее, не спеша раскурил, насладился ароматом и потом с блаженным выражением лица ответил на вопрос вопросом:
– Ты, что ли, со Степаненко начал работать?
Вопрос ясновидящего! Врать своим Корсаков не любил вообще, а в данном случае врать было опасно: Гена иногда отказывался помогать, и тогда сдвинуть его было просто невозможно.
– Начинаю. Точнее сказать, это не совместная работа, а некий обмен информацией.
Листваков – человек серьезный – скрытый намек понял сразу и не обиделся.
– Ладно. В конце концов дело твое. Дружников – фигура серьезная, в каком-то смысле до сих пор загадочная и знаковая. Мог бы сейчас руководить каким-нибудь банком или крутой фирмой, а он простой пенсионер. В подробности я тебя посвящать не буду, но мы его много раз пытались просветить на предмет сотрудничества, и – тишина. Или мы плохо следили, или он так хорошо шифруется. Но, скорее всего, не хочет отвлекаться на мелочи вроде нас.
Листваков говорил уже не как друг, а как хозяин серьезного предприятия по производству интеллектуальной продукции. И если не только слушать его слова, но и улавливать интонации, воспринимать мимику, то был в этих словах старого приятеля упрек. Упрек профессионала новичку: ну, куда еще ты-то лезешь?.. Корсаков не обиделся. Он в самом деле тут был «на чужом поле», поэтому спокойно и беззастенчиво задал очередной вопрос:
– А если он в самом деле пенсионер?
Листваков сморщил физиономию, и в голосе его дребезжала ухмылка:
– Старик, его постоянно грузят такими предложениями, каких ты никогда и не сделаешь, и не получишь. Таких людей не отпускают, даже если они очень хотят на пенсию. Ему предлагают златые горы, а он отказывается. И заметь, без всяких обид и последствий.
Феликс Александрович Дружников оказался крепким стариком чуть выше среднего роста. Собственно, его и стариком-то называть было бы неточно. Скорее, мужчина неуловимо старше средних лет. Не считать же годы мужику! Из прихожей сразу прошли в кабинет, расселись. Начал Дружников:
– Степаненко мне звонил, рассказал о вас, его рекомендация, конечно, дорогого стоит, но сути я не уловил. Мне даже показалось, что он и сам не понял, чего вы хотите. Вы могли бы сейчас поставить вопрос прямо, без уверток?
И он замолчал, занявшись раскуриванием трубки. Корсаков, помня о вчерашнем разговоре, внес некоторые изменения в свой монолог, старался говорить кратко и закончил свой монолог так:
– В общем, кратко говоря, я хотел бы понять, почему в советское время об этом убийстве так молчали? Почему его так скрывали?
Дружников внимательно посмотрел на него, положил трубку в пепельницу и широким жестом отодвинул ее в сторону, будто давая понять: сейчас предлагаю всерьез!
– Знаете, – сказал он, – этот вопрос можно считать и наивным, и очень серьезным, я бы сказал, глубинным, сущностным! Рассуждать – ваше дело, а я выскажу свое мнение. О событиях лета восемнадцатого года в Екатеринбурге долгое время у нас не говорили, потому что и дело-то само загадочное, какое-то киношное, что ли…
– А точнее? – спросил Корсаков.
Дружников усмехнулся:
– Я ведь вас не перебивал. Но нетерпение ваше понимаю, и на вопрос отвечу, но с условием…
– Молчу, молчу, – согласился Корсаков.