Тёмный путь - стр. 41

Порой мне казалось, что я все бы простил, забыл, только бы она явилась с ее чарующими ласками. Порой я чувствовал, что задушил бы ее не задумываясь, как только бы она показалась. Дышать становилось тяжело. Кровь приливала к груди. И вслед за тем полный упадок сил, полное изнеможение.

«Что я скажу отцу? – спрашивал я себя в ужасе. – Откуда я добуду 25 тысяч, чтобы выкупить имение? И не взять с нее ни расписки, ни векселя! О! Подлая жидовская кровь!.. И как все это тонко, хитро!»

Мне тогда не хотелось признаться, что меня, напротив, весьма грубо, чисто по-детски надули.

Дня через два, когда я хотел уже выходить, ко мне явился Груздилкин.

– А я к тебе, душа моя, с весьма неприятным поручением, – сказал он, сбрасывая кивер и в него перчатки. – От князя Бархаева.

– Что такое?

– Он требует удовлетворения за удар шандалом в висок, который ты нанес ему в Уключине. Он теперь только оправился от него. Худ, желт, а только и жаждет, чтобы с тобой подраться. Уж мы ему и говорили, и доказывали, что все это пьяная история… Ничего и слышать не хочет… «Крови, крови, его жажду я…»

– Что же, я готов.

И опять страшный прилив злобы сдавил мне грудь.

Когда через полчаса Груздилкин, поболтав о всяком вздоре, ушел, то на меня нашел какой-то спокойный стих. О Саре я как будто забыл. Вся страсть, любовь и злоба утихли, ушли в прошедшее. Я думал: если я его не убью, то он меня убьет. И то и другое будет к лучшему. И на этом я успокоился.

Через час я отправился к Порхунову. Он только что встал, куда-то собирался и встретил меня довольно сухо.

– Я пришел к тебе с покорнейшей просьбой, – сказал я.

– К твоим услугам. Что тебе надо?

– Я пришел тебя просить, чтобы ты был моим секундантом.

Он удивленно посмотрел на меня.

– С кем же это ты дерешься?

– С Бархаевым…

– С Бархаевым?!

– Да! Он сегодня присылал ко мне Груздилкина с вызовом на дуэль.

И я рассказал ему причину дуэли: ночь, проведенную в Уключине, – рассказал, как я его ударил впотьмах шандалом в висок.

– Ну! – сказал Порхунов, – это не повод к дуэли. Тут должна быть другая причина. У него, верно, татарская злоба ко всему твоему роду. Убил мать, хочет убить и сына… Ведь он, говорят, хороший стрелок и рубака.

– Будь что будет! – сказал я. – Если он меня не убьет, то я его убью.

И мы условились драться на пистолетах через день, утром, в 7 часов, в трех верстах от города, в Кузьминкиной роще.

Выйдя от него, я почувствовал себя необыкновенно бодрым, какая-то неопровержимая самоуверенность, что я убью его, явилась в сердце. Притом и дуэль с князем Бархаевым, хорошим стрелком и рубакой, необыкновенно льстила моему 22-летнему самолюбию. Я жалел только об одном, что дуэль нельзя было назначить завтра же (на это Порхунов не согласился: завтрашнее утро у него было занято).

– Притом, – сказал он, – тебе не худо было бы сегодня и завтра набить немного руку. Ты хорошо стреляешь из пистолета?

– Недурно. В двадцати шагах из блина не выйду.

Я взял у него пару Лепажа и отправился домой.

После обеда я нанял извозчика и поехал за город. Там, выбрав толстый, вековой дуб, я приколотил к нему один из заранее заготовленных прицельных кружков и стал упражняться. Через час я попадал почти без промаха, в 15 шагах, почти в центр кружка.

Довольный своими экзерцициями, я отправился домой. На дворе стоял чудный весенний вечер. Солнце уже село, на небе разливалась яркая заря. Деревья были еще без листьев, но в воздухе уже пахло весной.