Тёмные церемонии - стр. 6
– Говори сейчас!
– Не трогайте мою дочь!
Лютый холод сдавил руку, но не остановился – стал расползаться от запястья вверх, к плечу, нацеливаясь на шею. И глаза «злого» центура – совсем рядом… в дюймах… глаза злые, без кавычек злые, глаза требующие… Кажется, он всё-таки решил воспользоваться умением брать жертву под ментальный контроль.
– Где Джира?
– Я не знаю!
– Говори сейчас!
Руку девушка не чувствует, плечо онемело, а холод уже рядом с шеей… совсем рядом… готовится лизнуть в сонную артерию – холод тянется к яростно горячей крови… холод ищет тепла… холод хочет…
И Бри не выдерживает.
– Мама! – кричит отчаянно, с надрывом. Едва появившаяся уверенность исчезает, растворяется в лютом холоде. – Мама!
– Марина! – Женщина рвётся к дочери, но «добрый» центур держит крепко. Мягко, но крепко. – Марина!
– Где Джира?
– Мама!
– Марина!
«Добрый» центур тащит женщину в коридор, «злой» орёт:
– Пусть смотрит!
Но «добрый» не соглашается:
– Не сходи с ума!
– Она должна ответить на вопрос!
– Мама!
Холод режет горло, и Бри заходится в кашле. И почему-то кажется, что кашляет она кровью. Заходится в кашле так, как заходилась в крике – с надрывом. А «злой» орёт:
– Где Джира?
И холод во всём теле.
– Мама… – едва шепчет девушка.
И понимает, что не слышит ответа. Тишина.
И понимает, что случилось страшное…
– Мама?
«Добрый» центур абсолютно растерян. Смотрит на обмякшую на его руках женщину и явно не понимает, что делать.
А женщине… А маме плохо.
Нет.
Не стало плохо, а не стало. Её не стало. Так бывает – вдруг. Настолько неожиданно и сразу сильно, что спасти ушедшую жизнь не успеет никто, даже лучший на планете врач, даже волшебник. А эти двое врачами не были. И они растерялись, растеряв последние, возможно, самые важные секунды. «Злой» усмехнулся, а «добрый», опомнившись, попытался запустить сердце матери армейским стимулятором, но «злой» качнул головой:
– Поздно.
И отпустил Бри.
– Мама! – Девушка бросилась к матери, которую «добрый» уложил на диван. – Мама!
– Проклятие! – «Добрый» мрачно посмотрел на напарника.
– Бывает, – пожал плечами тот.
– Мама! Мама!! Мама!!!
Бри громко рыдала, обнимая холодеющее тело, а они стояли рядом…
Они.
В снах центуры всегда были «ими» – безликими образами. Голосами и жестами, приведшими мать к смерти. Образами с невнятными отличиями: один – условно «добрый», другой – условно «злой», но оба – центуры, а значит – Зло. Одно из его воплощений.
Два его воплощения.
Бри прекрасно запомнила центуров – на всю жизнь, – но в снах никогда не видела их лиц – только мать. Зато маму – отчётливо, хотя во время допроса смотрела на неё редко, а когда рыдала над телом – сквозь слёзы, с трудом понимая происходящее… сходя с ума от происходящего… теряя происходящее… Ничего не видя тогда, но отчётливо – в снах. Видела любимое лицо… закрытые глаза… видела, что нет жизни, и шептала:
– Прости меня…
Эти слова Бри всегда произносила наяву… ни разу – во сне. Рыдала над телом, потом отстранялась, продолжая держать холодную руку, и шептала: «Прости…» Но уже не во сне. И всегда – с открытыми глазами. Шептала, надеясь, что будет услышана, но не надеясь на прощение. Шептала, умоляя мать простить себя, но сама себя не прощала.
– Прости меня…
– Марина, ты что-то сказала? – Володя приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на девушку. Сегодня Бри произнесла фразу громче обычного, и он услышал. Но не разобрал слов. – Что случилось?