Темные аллеи Бунина в жизни и любви - стр. 14
Старший брат…
В 1884 году Юлий Алексеевич был арестован за революционную деятельность, которой занимался начиная с 1876 года сначала в воронежском кружке самообразования, затем уже в Москве, будучи студентом математического факультета Московского университета, где был одним из организаторов кружка воронежцев, примкнувшего в 1879 году к чернопередельцам. Высланный из Москвы в Харьков, он окончил Харьковский университет в 1882 году, не прекращая революционной деятельности и даже возглавив там народнический кружок как не только лидер, но и теоретик.
Вышедшая в 1883 году в харьковской народнической типографии брошюра «Несколько слов о прошлом русского социализма и о задачах интеллигенции», хоть и была издана под псевдонимом Алексеев, тем не менее обратила на себя внимание полиции, ну а установить автора оказалось делом не сложным. Был старший брат Ивана Алексеевича даже одним из авторов «Проекта организации народной партии» и «Программы действий кружка рабочих-народников».
Работу вёл смело, активно, в конце 1883 – начале 1884 года выезжал в Петербург для координации действий с петербургскими народниками и народовольческой «рабочей группой».
И тут провал. О том, что 11 января 1884 года в Харькове произведены аресты его соратников, Юлий Алексеевич узнал по пути из Петербурга и успел скрыться. Тут же был объявлен в розыск.
О том, какое отношение к революционерам было в России того времени, то есть в России Александра III, Иван Алексеевич Бунин рассказал в романе, коснувшись ареста сына соседского помещика Алфёрова. Этот арест ошеломил отца Алёши Арсеньева точно так же, как и ошеломил реальный арест реального соседского сына.
В романе читаем:
«Теперь ведь и представить себе невозможно, как относился когда-то рядовой русский человек ко всякому, кто осмеливался “итти против царя”, образ которого, несмотря на непрестанную охоту за Александром Вторым и даже убийство его, всё ещё оставался образом “земного Бога”, вызывал в умах и сердцах мистическое благоговение. Мистически произносилось и слово “социалист” – в нём заключался великий позор и ужас, ибо в него вкладывали понятие всяческого злодейства. Когда пронеслась весть, что “социалисты” появились даже и в наших местах, – братья Рогачевы, барышни Субботины, – это так поразило наш дом, как если бы в уезде появилась чума или библейская проказа. Потом произошло нечто ещё более ужасное: оказалось, что и сын Алферова, нашего ближайшего соседа, вдруг пропал из Петербурга, где он был в военно-медицинской академии, потом объявился под Ельцом на водяных мельницах, простым грузчиком, в лаптях, в посконной рубахе, весь заросший бородой, был узнан, уличён в “пропаганде”, – это слово звучало тоже очень страшно, – и заключён в Петропавловскую крепость. Отец наш был человек вовсе не темный, не косный и уж далеко не робкий во всех отношениях; много раз слыхал я в детстве, с какой дерзостью называл он иногда Николая Первого Николаем Палкиным, бурбоном; однако слышал я и то, с какой торжественностью и столь же искренно произносил он на другой день совсем другие слова: “В Бозе почивающий Государь Император Николай Павлович…” У отца все зависело от его барского настроения, а что все-таки преобладало? И потому даже и он только руками растерянно разводил, когда “схватили” этого юного и бородатого грузчика.