Темнота в солнечный день - стр. 11
– Ну. В июле ж по ящику показывали.
– Как он пошел на маскарад в чужой район, помнишь?
– Помню. И не просто в чужой район, а туда, где у его бати с ее батей кровная месть по-кавказски.
– Я не про то. Про его любимую девушку помнишь?
– Про Джульетту-то чего не помнить?
– Да я не про Джульетту, – сказал Доцент. – Там мимоходом говорилось: до того, как у него на Джульетту встал со страшной силой, у него уже была любимая девушка. Только потом про нее Вильям наш Шекспир – ни словечком.
– Не помню что-то…
– Невнимательно слушал, на Джульетту пялился… Была такая. Вроде бы и по имени не помянутая. Ей-то что вышло? Ромео с Джульетой – лирика с романтикой, а ей – туз-отказ. Может, она тоже уксусной кислоты нахлебалась, только Шекспир про это промолчал, чтобы зрителям кайфа не ломать…
– Да что там Ромео с Джульеттой в советскую жизнь тянуть? – вмешался Батуала. – Шмураню забыли? Полгода не прошло… Шмураня к этой стервочке пылал лирикой с романтикой, а она получше стебаря нашла – и бортанула чувака…
Все помолчали. И в самом деле, взял правильный кент Шмураня папину ракетницу, прижал к груди да и на спуск даванул. Там, где сердце, яму выжгло…
– Вот так, Сенька, – сказал Батуала наставительно. – Вот тебе и лирика с романтикой. Митька прав, без них жить проще… Ну что? И на этот раз повезло? Если мусора до сих пор не подкатили, значит, бикса шороху поднимать не стала. Везучие мы всё же…
Митя мысленно прокомментировал – и в самом деле везучие. Опасная была забава. Появись милиция или сознательные прохожие, заори девочка, что ее насилуют, – хрен потом кому докажешь, что они так в двенадцатый раз шутили. Но этот-то риск и придавал скучной жизни кайфа…
– Ну, поболтали о лирике и романтике? Успеем и кошкоболом размяться…
– Пошли!
И они двинулись почти в ту же сторону, куда унеслась осчастливленная неземной радостью бикса. Батуала вновь перекинул гитару на грудь, и они слаженно выводили не безыдейную похабщину, осужденную советским комсомолом, а нечто вполне лирическое:
Здесь уже было довольно людно, так что приходилось, как в той кинокомедии, искусно притворяться порядочными людьми. Благо особого актерского мастерства это и не требовало. Образцовая советская молодежь вышла вечерком культурно прогуляться: костюмчики не мятые, туфли не грязные, причесаны гладко, рубашки расстегнуты не до пупа, а на пару пуговиц, не орали дурноматом занесенную с Запада идеологически вредную заразу, и уж тем более не шатались (два огнетушителя на троих – доза детская). Ну а ножики-складешки в карманах брюк советской общественности глаза не мозолили, да и у рабоче-крестьянской милиции нареканий бы не вызвали: солидных размеров были ножики, но сплошь законные, в магазине куплены.
Ножики были – чистые понты. Аюканская молодежь штакетниками дралась сплошь и рядом, если вовремя попадались под руку, самодельные кастетики тоже порой мелькали (вот за них можно было огрести неприятностей), а ножи пускать в ход в махаловке было как-то категорически не принято и для нормального чувака где-то даже и унизительно. Надеяться нормальный чувак должен только на кулаки – ну, порой и на штакеты с кастетами, в конце-то концов и колами, и свинчатками и в незапамятные царские времена дралась не только молодежь, а взрослые мужики. Однако по тем же неписаным этикетам нож нормальному чуваку прямо-таки полагалось носить на кармане. Желательно магазинный, от финок порой бывали осложнения вплоть до вышки – как у того-то в семьдесят пятом или у того-то этой весной…