Темная волна. Лучшее 2 - стр. 25

– Практически дословно воспроизвел. То есть дело не лично во мне, а в сфере моей работы?

– Получается, что так, – вздохнул Кардашов.

– Не могу сказать, что сильно переживал по этому поводу, но рад слышать. Все мы – дети Суритска, никуда от этого не деться. Просто кто-то – приемные и упираются руками и ногами, отказываясь видеть реальную картину мира. А родные принимают со смирением этот мир с его испытаниями и Мглой.

Следователь поморщился:

– Вы все так пафосно и красиво говорите о Суритске, будто это и не трагедия вовсе была, а благодать божья.

– Любая трагедия есть благодать божья. – Глаза Антона блеснули, он склонил голову чуть набок, наблюдая за Кардашовым, но голос оставался таким же холодным и отстраненным. – Вопрос в том, для каких богов эта благодать.

– Вот о чем я и говорю. Ваш пафос и попытки придать всему поэтичность и божественность меня раздражают. Я служил на границе Суритска, в карантинной зоне. Два года там провел, в караулы ходил. Дня там нет, солнце больше не касается города. Лишь иногда чуть светает до сумерек. И в этих сумерках с дозорных вышек в бинокль виден частокол вдоль объездной на окраине города. Многокилометровый частокол, и на каждый кол насажено человеческое тело. Что в этом божественного и благодатного? Карантинную зону организовали, повырубив и выкорчевав лес вокруг города на два километра, потому что люди пытаются выбраться из города. И им, соответственно, нужно преодолеть два километра чистого поля, за которым стоим мы. Они идут и идут. Каждую ночь кто-то пытается выбраться. И в лесу постоянно крики людей. Их там ловят и частокол растет. Но многие выходят из леса. А у нас приказ – не выпускать и стрелять сразу на поражение. Войти и выйти из карантинной зоны может только спецподразделение группы сдерживания, разведчики. Знаешь, почему такой приказ?

– Из-за… – Антон замялся. – Особенностей в работе радиосвязи. Нет возможности связаться с командованием и доложить. Там же вся связь теперь голубиной почтой.

– Особенностей? – Кардашов почувствовал, что начинает заводиться. – Это не особенности, это… – он замолчал, силясь подобрать слова.

То, что происходило с людьми, пытавшимися воспользоваться рацией или телефоном, до сих повергало его в дикий первобытный ужас. Сослуживец Кардашова, вновь прибывший из учебки молодой паренек, стоял на посту, когда к его вышке вышла большая группа перебежчиков. В панике он схватился за рацию, обязательную к ношению в карауле, несмотря на ее бесполезность. Перебежчики прошли, не встретив сопротивления, а разводящий нашел паренька мертвым наутро. Новобранец штык-ножом вспорол себе живот и выколол глаза. Говорят, ему так повелели голоса, поселившиеся в каналах связи возле Суритска. Перебежчиков к полудню настигла группа сдерживания в заброшенном селе и сожгла заживо из огнеметов.

От воспоминаний Кардашова отвлек голос с заднего сиденья:

– Я знаю, что там со связью. И с беженцами.

– Откуда?

– Жемчуг для маски я собирал на берегу восточнее Вороньего мыса. Если ты знаешь, где это.

Кардашов знал. Он почувствовал, как выступил на спине ледяной пот и вздыбились волосы на затылке. Голос за спиной продолжал:

– Говорят, что море ушло от берегов Суритска. И не возвращается. Нет приливов. Уверен, ты слышал об этом. И это действительно так. Я видел край этого моря, дошел до него по обнажившемуся дну и у кромки воды вознес молитвы богам. Так что можешь не выебываться, капитан. Про Суритск я знаю уж никак не меньше твоего, – Антон положил бледную ладонь на плечо Кардашова, и он на миг увидел…