Театр тающих теней. Под знаком волка - стр. 31
Такие дамы понимают, что любовные игры быстротечны, но придворные игры навсегда. И грамотно перейдя из разряда Королевских любовниц в разряд Королевских придворных, остаются на своих местах пожизненно – учит «свою мартышку» ее обожаемая Герцогиня. И Лора догадывается, о какой знатной и умной даме идет речь. Иных вариантов быть не может.
В то первое утро ее присутствия на Церемонии Пробуждения Его Величество не в духе. Гонит всех.
– Вон! Все пошли вон!
И все пятятся вон. Дабы, не приведи господь, не повернуться задом к помазаннику божьему!
Задом!
Все пятятся. Даже не представляя себе, как неудобно пятиться под фижмами, когда со всех сторон напирают.
Но все пятятся.
И Лора движется задом в такт с ними! И ощущает мощный прилив счастья!
Она! Здесь! Была!
Она Избранная!
Допущенная!
Пусть и тайком под фижмами, но она ЗДЕСЬ!
Теперь она сделает всё, чтобы здесь остаться. Будет подслушивать, вынюхивать – кто заметит ее в покоях?! Кто обращает внимание на мебель?! Она станет мебелью. Часами будет лежать под креслами и диванами, лишь бы выведать всё, что ее обожаемой Герцогине нужно!
Кто обращает внимание на таких, как она!
Кто обращает внимание на карликов!
Такие как она – предмет интерьера.
И на нее никто не обращает внимания.
А вскоре все забывают, что ее имя Лора.
И зовут ее просто Карлица.
Аморий
Художник
Севастополь. 1919 год. Ноябрь
Жизнь такая странная.
Живет Савва в воровской малине. Делает для Лёньки Серого, что тот скажет – клише для деникинских денег, документы, печати.
Работа несложная – нынешние документы все плохо составлены. А уж шрифты! Как можно настолько чудовищно пошлыми шрифтами серьёзные документы составлять?
Савва такое несовершенство мира переносит мучительно. Если даже у Родченко в плакатах, какие видел весной в Ревсовете, не всегда идеально соотношение высоты и толщины шрифта и это уже повод для дискомфорта, то теперь…
Но рисует, и не обращает внимания на несовершенство. А дальше пусть Ленька Серый сам с подкупленными типографскими разбирается.
Рисует и не обращает внимания ни на что. Его будто нет.
С того дня, как пьяный Николай Константиниди расстрелял воровского подельника Амория, одетого в Саввино синее пальто, и самого Саввы будто не стало. Закончилась жизнь, в которой было место Савве Иннокентьеву, пухлому розовощекому гимназисту, недорослю, племяннику, «обузе».
И началась жизнь другая. В которой есть место только… Вот только кому?
Кто теперь тот похудевший юноша с начавшей пробиваться редкой бороденкой – честный фраер Лёнька Серый сказал «отращивать», «ежели не приведи чё» на глаза Константиниди попадется, чтобы тот не сразу признал.
Да и признать юношу из княжеского имения теперь сложно – кепка с козырьком, армяк, штаны с отстрочкой – Савва в жизни бы такие не надел! И на жаргоне, на котором все на малине говорят, не разговаривал бы. И самогонку не пил бы. И ночи со срамными женщинами не проводил.
Савва бы никогда…
А этот, новый, носит, пьет, по фене ботает и вступает в половые связи… Лёнька Серый, в качестве поощрения, что ли, приводит с набережной девок. Савва бы замотал головой, сказал бы нет – без чувств, без страсти никакое половое сношение ему не надобно! А этот, новый, не отказывается.
В первый раз, в ту же ночь, как Ленька Серый спас его от расстрела, ничего не получилось. Грязная комнатенка, грязное лоскутное одеяло, накинутое на скрипучую койку, дешевая икона-новодел с горящей лампадкой под рушником в углу. Проститутка – рябая баба без двух передних зубов – с ним долго провозилась, рукой махнула, взяла деньги и намекнула Лёньке: