Театр тающих теней. Конец эпохи - стр. 30
Тётка подхватывает. Трясет, бьет по щекам, приводя в чувство.
– Давай, давай! Дитя уронишь, болезная. – Протягивает руки. – Отпусти ты дитя! Ничо плохого буржуйскому твоему отродью не сделам. Что ли не люди мы?
Анна лишь крепче прижимает к себе снова кричащую Ирочку.
Красная с черным на тётке шаль. Красное с черным в глазах Анны.
– Пошли! Отведу. – Тянет за собой. – Только бумажные деньги теперь не в ходу. За бумажки буржуям никто помогать не станет. У тебя что ценное с собой есть?
Анна качает головой.
– Полушубок отдашь.
Зачем такой дородной тетке полушубок тоненькой Анны? Он ей на одну руку.
– Как же я обратно поеду? Зима…
– Салоп старый дам и платок энтот! Не развалишься.
Делать нечего. Кивает. Нечего делать. Если шубку не отдать, то можно здесь же в этой шубке и упасть, сил держаться на ногах больше нет.
Дородная тётка ведет за угол. Заводит в полуподвал. Кивает на полушубок:
– Сымай!
– Доктор где?
– Щас будет. Шубу давай. – За рукав стаскивает с нее полушубок.
Анна едва успевает переложить Иришку с одной руки на другую. Что как эта тётка шубку сейчас отберет и ее раздетую, с ребенком в этом страшном полуподвале бросит, а никакого доктора здесь и нет?!
Тётка оглаживает мех руками.
– Пойдёть! – Снимает с себя красно-черную шаль. – Покуда в энто закутайся! Салоп опосля принесу. – Стучит в дверь. – Дохрур – не дохтур, а сестра егойная туточки попряталась. Мож, подсобит. – Проталкивает Анну в чуть приоткрытую дверь, и, тяжело топая, почти бежит к выходу из полуподвала.
Ослепленная светом из приоткрытой двери, Анна не сразу понимает, куда втолкнула ее дородная тётка. Отнимут ребенка? Убьют их с Ирочкой в этом подвале?
Красный с черным платок дородной тётки, отданный ей вместо шубки.
Красная кофта рябой девки в этой комнате
Красный кумач транспаранта над парадной.
Красная лампа внутри.
Красное всё, стоит только прикрыть веки.
Жар.
Не нашедшее выхода наружу молоко, кажется, уже кипит внутри нее, лавой вулкана хочет найти выход наружу. Но выхода нет. Лава выжигает внутренности, вырывается из груди, разливается по всему телу, накатывая через плечи в руки, в голову, опускается в низ живота и наливает ноги.
Жар.
Где она? В безопасности? Или ей всё это только кажется, и никакой сестры доктора рядом нет? Сознание ее мутится от жара или это реальность? Но знает одно – нельзя выпускать девочку из рук.
– Анна Львовна! Раздетая совсем! Матерь божья! Как вы здесь оказались?!
Дора Абрамовна?
– Голубушка, Анна Львовна! Девочку отпустите-то, не уроню!
Дора Абрамовна? Медицинская сестра доктора Бронштейна? Которая первая приняла Ирочку на руки. Она это?! Или кажется?
Дора Абрамовна знает, что у нее, у Анны, девочка.
– Перепеленать Ирочку давно нужно.
Дора Абрамовна знает, что дочку зовут Ирочка. Она это? Не видение? И можно ли в ее руки отпустить девочку? Потому что сил удержать четырехмесячного ребенка у нее больше нет.
– Мастит.
Дора Абрамовна ведет Анну к узкой койке, снимает с нее одежду.
– Мастит у вас, Анна Львовна. В тяжелой форме мастит.
Всё внутри у нее взорвется сейчас.
– Доктор Семён Маркович в таких случаях делал уколы и компрессы. И жаропонижающее давал. Только где это жаропонижающее теперь взять!
– …Отпусти ты дитя! Ничо плохого буржуйскому твоему отродью не сделаем!
Кто-то рядом вторит словам дорожной тётки, сказанным на улице. Вернулась? Только будто усохла, тощей стала. И рябой.