Тайный книжный клуб, или Ее собственное чудо - стр. 2

С перестройкой всё изменилось, хотя валить всю вину на Горбачева было бы слишком. Может быть, именно из-за Горбачева на папином заводе стали задерживать зарплату. Но вряд ли Горбачев виноват, что Юлин папа ушел к другой женщине и стал вместе с ней заниматься «целительством», продавая куски цветной пластмассы в латунных оправах под видом «тайных талисманов сибирских шаманов». Поначалу он рвался встречаться с Юлей, но мама очень расстраивалась, а самой Юле было тошно в его новом доме. Для себя она определяла причину этого как «слишком много выпендрежа»: папа и его новая жена с золотым крестиком на черном свитере и с густо подведенными глазами были какие-то неестественные, кукольные, говорили, растягивая слова, и убеждали Юлю «думать незашоренно», «не становиться мещанкой, как мать», «развивать духовность и тонкие планы». Юля вспоминала маму, променявшую новые сапоги на «Мастера и Маргариту», смотрела на полочки на новой папиной кухне, заставленные поддельной хохломой, и не находила слов, чтобы разговаривать с отцом. Ей хотелось попросить: «Папа, не кривляйся. Пусть она кривляется, если иначе не может, а тебе не надо», но она знала, что папа ее, скорее всего, не поймет, а если и поймет, то обидится. Она говорила, что занята, что ей нужно делать уроки, что у нее болит голова, и тому подобное. Папа обижался, звонил маме, скандалил, обвинял, что она «настраивает дочь против него, потому что хочет, чтобы та выросла бездуховным быдлом», грозился подать в суд. Юля пыталась ему объяснить, что мама тут ни при чем, но только плакала в трубку от бессилия, и в конце концов мама сказала: «Да плюнь ты, Юлек, не разговаривай с ним. Перебесится и отстанет. И ни в какой суд он не подаст – это же нужно задницу от стула оторвать», и Юля стала просто бросать трубку, когда звонил папа. Тот, как и предсказывала мама, «перебесился и отстал».

Тот год, когда Юле исполнилось двадцать и в ее жизни появилось собственное маленькое чудо, начался неудачно. В январе умерла бабушка. Умерла спокойно, достойно, как и жила, просто уснула и не проснулась, оставив полную кастрюлю сваренного борща и кучу замоченного белья, которое так и не успела постирать. На ее похороны ушли все их и без того достаточно скромные сбережения, поэтому мама сказала: «Юль, ты извини, праздновать в этом году не будем. Ты ж понимаешь».

Юля понимала и не возражала. Ей самой не хотелось праздника. Впервые в жизни предстоящий день рождения ее не радовал. Может, виной тому смерть бабушки, может, еще что, но на Юлю словно опустилось тяжелое пепельно-серое покрывало. Раньше ей казалось, что она с каждым годом становится ближе к чудесной взрослой жизни, но теперь она вдруг осознала, что в этой жизни будет мало чудесного. Работа по восемь часов где-то в конторе, потом еще десять часов дома – покупки, стирка, готовка, телевизор по вечерам, шесть часов сна. Выходные, праздники, когда собираешь друзей и вы вместе пытаетесь забыть о работе; семья и дети, огромные усилия для того, чтобы выросла еще одна белка и закрутилась в этом старом как мир колесе. Бабушка пережила войну, и ей всё, что «лучше, чем в блокаду», было хорошо. Мама выросла в СССР, и для нее то, что нет больше запретных тем, что можно покупать любые книги, можно съездить за границу и посмотреть, как там на самом деле люди живут, было счастьем, «а денег на жизнь заработаем, чай, не безрукие». А вот Юля даже не понимала, о чем мечтать: всё казалось серым, безвкусным и бессмысленным.