Тайный брат (сборник) - стр. 23
– Клянусь всеми святыми, это означает лишь то, что жирные храмовники в любой момент готовы трусливо, но нагло разграбить город, войдя в него за спинами воинов!
Жабер кивнул. Он старался не смотреть на монаха. И, несомненно, был рад, что граф Готье Бриеннский с оруженосцами успел отъехать далеко, не заметив того, что монах отстал.
– Мой оруженосец правильно пересказал мне твои слова, монах?
Храмовник смиренно кивнул.
– Клянусь мощами святого Николая, я слышу сегодня удивительные вещи! Неужто это правда, что храмовники способны перебороть свою врожденную трусость и помочь истинным воинам в штурме Акры?
Брат Серджо перекрестился и смиренно указал на вал:
– Мы всего лишь слуги Господни. Мы делаем все, чтобы помочь общему делу.
– Что ты имеешь в виду, монах?
– Разве ты не видишь ту боевую машину на валу, которая беспрерывно обстреливает Акру? Она принадлежит тамплиерам и обслуживается смиреной братией.
– Разве это не машина герцога Бургундского, прозванная Злой соседкой?
– Нет, – все так же смиренно пояснил храмовник. – Злую соседку сарацины еще вчера сожгли греческим огнем при вылазке. А боевая машина, которую я тебе показываю, обслуживается тамплиерами, и, осмелюсь напомнить, смиренная братия стоит на этом валу уже несколько месяцев. И насыпать христовым воинам вал помогали тоже люди ордена храмовников. Господь позволяет нам владеть оружием и направлять его против неверных.
– Клянусь небом, этот монах говорит разумно, жадность еще не совсем помутила его голову! – удивился барон. – Но разве Господь позволяет вам учинять несправедливый грабеж в занятых городах?
– Смиренная братия ордена всегда идет в бой с передовыми отрядами. Если святые братья занимают дворец, он становится имуществом ордена, – в голосе монаха как бы прозвучал некий упрек. – Если святые братья захватывают золото, припасы и оружие, все это тоже отходит в собственность ордена. Ни один святой брат ордена ничем отдельно не владеет. Каждый святой брат дает перед Господом обет целомудрия, бедности и послушания. Мы не поем веселых песен, не смотрим выступления жонглеров, не охотимся с соколами и не играем в кости. Нам ничего и нигде не принадлежит, но все, что мы можем взять у врагов Господа, принадлежит ордену.
– Но на тебе красивый плащ, монах, – медленно произнес барон Теодульф. – Он не потерт и не испачкан. Видно, что за твоей одеждой следят. Ты хорошо упитан и не выглядишь больным. Видно, что у тебя нет никаких проблем с пищей и с водой. У тебя на поясе кинжал из дамасской стали, а под седлом прекрасная лошадь. Разве все это не принадлежит тебе?
– Разумеется, – смиренно, но уже с некоей затаенной усмешкой произнес монах. – Разумеется, все это принадлежит ордену.
Сейчас барон взорвется, подумал серкамон.
Сейчас он, наверное, поднимет руку на брата-храмовника.
Серкамон даже чуть передвинулся, чтобы помешать барону впасть в такой грех, но в это время раздался громкий крик Жабера:
– Глядите!
Все повернулись.
На валу, насыпанном пилигримами, раздались отчаянные крики.
Машина, которую обслуживали тамплиеры, выбросила очередной камень, и он со свистом ударил в стену, обрушив один из зубцов. Сверкнув на солнце, взлетел в воздух сломанный клинок убитого сарацина, но тут же с другой стороны вала, со стороны крепости, на вал полезли люди в бурнусах. Они яростно выкрикивали дикие птичьи слова и размахивали кривыми саблями. Часть тамплиеров, отбиваясь мечами, сбилась на валу в плотную группу, остальные в панике побежали вниз к палаткам, между тем как ворвавшиеся на вал сарацины забрасывали орудия сосудами с греческим огнем. Разбиваясь, сосуды изливали на землю и на деревянные станины орудий густую черную жидкость, похожую на помои, но странные помои вдруг сами по себе вспыхивали чудовищно ярким огнем, при этом раздавался шум взрыва.