Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии - стр. 12
…И он сдержал слово и привез из белокаменной пожилого доктора с окладистой бородкой и видавшим виды саквояжем из фибровой кожи. Тот долго и сосредоточенно выстукивал и выслушивал Дуняшу, выспрашивал у родных подробности ее болезни, хмурился, что-то записывая в блокнот, а под конец, уже выходя из комнаты, вдруг обернулся и тихо произнес:
– Ты это… держись, дочка… Все будет хорошо… – Потом долго и сосредоточенно мыл руки, будто это было сейчас самым важным. И, так ни разу и не взглянув на родителей Дуняши, переминавшихся с ноги на ногу в прихожей, отложил в сторону полотенце и глухо произнес:
– Весьма сожалею… Горловая чахотка… Скоротечная… Готовьтесь…
И тем же днем уехал.
Прости!
…Невидящими от слез глазами всматривался Алексей в Дуняшины черты, ни на минуту не выпуская из рук ее высохшую ладошку, и отказываясь верить, что прощается с ней навсегда. Если б только можно было перелить ей свое здоровье, как из сосуда в сосуд, до самой последней капельки! Он тотчас бы сделал это, даже не задумываясь.
Но есть то, чего уже не повернуть вспять. И с того самого дня, как Дуняша потеряла сознание, она не проронила больше ни слова. Будто смирилась с тем, чему стала свидетелем.
А помнит ли она вообще что-нибудь? Может, у нее отключилось тогда не только сознание, но и память? Да только ведь не спросишь же об этом!.. И он уцепился за эту мысль, как за соломинку, видя в ней единственную для себя возможность не сойти с ума.
Но дни шли, и сомнений не оставалось. Его Дуняша уходила. Молча и безропотно, оставляя его один на один с собственной совестью. А ему так и тащить этот груз непрощенности, который взвалил на себя по собственной же глупости. Ради чего?!
Только никогда не узнать, кто подталкивает, – ангел или бес, пока не увидишь, что из этого получится…
…Очнувшись, Дуняша молча обвела взглядом каждого, не понимая, где она и что с ней, и, остановившись на Алексее, еле слышно, с расстановкой, прошептала:
– А помнишь… «Рапсодию?»… Теперь я знаю… ответ… Хоть и должна любовь… прощать все грехи… но только не грех… против самой любви…
И в тот же миг он рухнул пред ней на колени, обхватил руками ее выболевшее тело и, срываясь на крик, все молил простить его, пощадить, не бросать одного! Он вымаливал прощение, как безумный, понимая, что просто не сможет жить, откажи она ему в этой последней просьбе.
Дуняша слегка коснулась его большой горячей ладони, – бесплотно, будто бабочка крылом задела, – ощутив на ней каждую складочку в отдельности, каждый бугорочек, и вновь провалилась в беспамятство:
– Лье-шень-ка…
И было в этом то ли всхлипе, то ли вздохе столько любви и невысказанной боли, что не осталось никаких сомнений – она простила! И, напитавшись запредельной мудрости, пред Вратами в вечность отпустила ему чудовищный тот грех.
…Ушла она, спустя несколько дней, жарким августовским днем, аккурат накануне его именин.
Ушла так же тихо, как и жила.
На кладбище Александра громко, по-бабьи, выла, кидаясь на крышку гроба, и все умоляла взять ее с собой…Ей вторили старухи-плакальщицы, затянутые в черные застиранные платки, и от протяжного этого воя, вспугнувшего тишину сельского погоста, Ванюшка тоже заплакал и, вцепившись в отца, с ужасом взирал на это странное действо.
«Как же все это пóшло!..» – с брезгливостью подумал Алексей, впервые взглянув на Александру отстраненно. И, снятая с пьедестала, на который сам же ее когда-то и возвел, она представляла теперь поистине жалкое зрелище.