Тайны лабиринтов времени - стр. 3
– Павел! К нам бежит какой-то мужик…
– Господин биндюжник, я до вас и с делом. Я не смотрю, мадам.
– Не подходи! Я не биндюжник, а вы кто и что от меня нужно?
– Как не биндюжник?! А лошадь, а телега! Это ж не лошадь, а золото. Вы меня не слышите. У меня есть до вас работа и есть деньги, чтобы за эту работу заплатить, но нет лошади и телеги, чтобы эту работу сделать.
– Вы предлагаете мне работу? Но вы меня совсем не знаете.
– Это такие мелочи, шо нет смысла на них смотреть. Так вы как?
– Я согласен, но…
– Вэй! Слава богу, вы правильно смотрите на мои слова.
– Мы только приехали и никогда раньше не были в этом городе, к тому же – у нас нет с собой документов, под Винницей…
– Я Веня.
– Я Павел, а там моя жена.
– Это я понял и то, шо жить вам негде, я тоже понял. Пава, сегодня за пол-Одессы не имеет ксив, жилья и работы. Вам таки повезло, как никому, а знаете, почему? А то ж! В городе нет лошадей, всех кобыл реквизировали белые и красные, а еще зеленые, остальных, шо выжили – просто съели.
– Но документы? Без них разве можно официально устроиться на работу?
– Шо значит «официально» и шо значит «устроиться»? Вы уже приняты на работу и, поверьте Вене, официальней некуда. В Одессе советская власть, а мадам Феня нарисует вам мандат, и вы, таки, поселитесь в доме мадам под ее приглядом. Шо вы и кто вы – меня не касается, а вот ваша лошадь и телега… Квартир свободных после войны осталось много, но не у всех есть деньги за них платить.
– А вы не боитесь говорить первому встречному, что нам нарисуют мандаты? Моей жене ведь тоже нужен документ.
– Зато пол-Одессы знает, шо можно нарисовать и, я уверяю вас, знают даже, у кого можно нарисовать и за сколько, в том секрета нету.
– Где же я буду работать?
– В порту, Пава, в порту, конечно, а где же еще? Придумайте себе фамилию, а Пава – это хорошее имя для Одессы.
Телегу нещадно трясло, так как ехали по мостовой, мощенной круглым камнем. Ехали медленно и Павел рассматривал город: аккуратные и невысокие дома-шкатулки, все разного цвета, от теплого кофейного до холодного салатового. Павел вспомнил, где он видел такие же – ну, конечно, в Петрограде. Они очень похожи на дома, стоящие вдоль Английской набережной, тот же стиль архитектуры и те же приятные цвета.
Вдоль улицы росли огромные и голые, без коры, платаны с широкими резными листьями. Они были выше домов и их ветки нависали над крышами. Город просто утопал в зелени.
Пушкинская площадь расположилась недалеко от моря – и запах чайной розы смешивался с легким морским бризом. Благородные дома, некогда особняки XVIII века – аристократов и купцов Одессы, горделиво выстроились вдоль площади и одноименной улицы, сохранившей свое имя в хаосе революционной резни, отвергнув дух своего времени с его грязью, нищетой и бандитизмом. Этот дух, сталкиваясь с холодным высокомерием стройных фасадов, исчезал на Пушкинской, и грохот военных оркестров понижался до шепота.
В садиках, расположившихся во дворах и вдоль тротуаров лениво и по-хозяйски, каштаны шевелили листьями, похожими на ладошки благородных дам в парчовых перчатках, а кроны деревьев подчеркивали гордую старину улицы. Даже стаям бродячих собак: облезлых, с торчащими во все стороны ребрами, которым выпала честь влачить свое существование в прекрасном городе, приходилось принюхиваться друг к дружке и к фонарным столбам в какой-то особенной манере собачьего благородства и повышенного достоинства.