Тайна золотой маски - стр. 2
Глава 1: «Зов судьбы»
Пыльный воздух мастерской дрожал от зноя. Лайла сидела за низким деревянным столом, склонившись над листом папируса, на котором угольным стержнем выводила эскиз ожерелья. Её пальцы, тонкие, но загрубевшие от работы, двигались уверенно, словно танцевали с тенями факелов, освещавших тесное помещение. За окном, вырезанным в глинобитной стене, слышался шум Фив – города, раскинувшегося вдоль великого Нила, словно драгоценная цепь на шее богини Исиды. Река текла неспешно, её воды сверкали под солнцем Ра, обещая жизнь и прохладу, но сюда, в ремесленный квартал, доносились лишь запахи влажного ила и крики торговцев с рынка.
Мастерская была скромной: стены из необожжённой глины, потемневшие от времени, пол, усыпанный песком, который хрустел под сандалиями. На полках вдоль стен лежали инструменты – бронзовые резцы, молотки, куски необработанного лазурита и золотые нити, которые казались тоньше паутины. В углу возвышалась маленькая статуэтка Тота, бога мудрости и ремёсел, с головой ибиса, вырезанная из чёрного камня. Лайла бросила на неё взгляд, словно прося благословения, и вернулась к работе. Её длинные волосы, чёрные, как ночь над пустыней, были стянуты в тугой узел, чтобы не мешали, а простое льняное платье, белое, но запылённое, облегало стройную фигуру. На шее висел амулет в виде скарабея – подарок отца, символ возрождения.
Она мечтала. Не о богатстве, не о знатных женихах, которые заказывали у отца кольца для своих невест. Лайла хотела, чтобы её руки создали нечто вечное – украшение, которое переживёт её, как пирамиды пережили своих строителей. Отец, мастер Хапи, часто повторял: «Наши руки служат богам и людям, но не нам самим». Но Лайла верила: боги дали ей дар не просто для служения, а для чего-то большего.
Дверь мастерской скрипнула, словно древний папирус под ветром пустыни, и в проёме возник Хапи. Его невысокая фигура, сгорбленная годами труда, казалась высеченной из глины, а лицо, изрезанное морщинами, напоминало табличку, покрытую письменами богов. Седые пряди выбивались из-под полотняного убора, а руки, загрубевшие от ожогов плавильной печи, сжимали свёрток папируса, будто драгоценный дар. Он кашлянул – хрипло, но тепло, словно дыхание заката, призывая дочь выйти из мира теней и линий.
– Лайла, отложи свои рисунки, – произнёс он, голос его дрожал от усталости, но в нём пылал жар очага. – Пришёл заказ. Из сердца самого дворца.
Лайла подняла взгляд, её тёмные глаза вспыхнули любопытством, словно звёзды Нут в безлунную ночь. Она отложила угольный стержень, которым выводила изящные завитки на папирусе, и вытерла тонкие, но сильные пальцы о подол льняного платья, оставляя на ткани следы, подобные теням Ра на песке.
– Из дворца? – переспросила она, голос её дрогнул, как струна систры, но она скрыла волнение за лёгкой улыбкой. – Ожерелье для жрицы Амона? Или кольцо для знатной дамы, что жаждет милости своего господина?
Хапи покачал головой, его пальцы, дрожащие не от старости, а от благоговения, развернули свёрток. Лайла встала, её стройная фигура, обтянутая простым платьем, шагнула к нему, и она заглянула через плечо отца. На папирусе проступил набросок: маска, строгая и изящная, с линиями, изогнутыми, как крылья Гора, парящего над землёй смертных. Подпись, выведенная чернилами, гласила: «Для погребения военачальника Сенмута, да пребудет он в полях Иалу».