Тайна силиконовой души - стр. 19
– Ты думаешь, юродивые – это дурачки, психически больные люди или прикидывающиеся ими? Ничего подобного! Есть такое понятие: подвиг юродства. Подвиг, понимаешь? Это когда человек, вполне нормальный, более того – духовно зрелый, приближенный к Богу постом, молитвой, незлобием, бескорыстием, в общем, всеми возможными добродетелями христианскими, сознательно отказывается от своего разума! Добровольно!
– Честно говоря, я этого совсем не способна понять своим невеликим разумом, который, мне представляется, наоборот, нужно упражнять, – вздохнула Люша.
– Да, человеку, далекому от христианского подвижничества, вот как нам с тобой, понять это почти невозможно. Но на подвиг юродства даже благословляли в монастырях раньше. Вон там, видишь, в поле виднеется часовня? Это захоронение старца Адриана-юродивого. Потом мы туда сходим. Когда-то ведь здесь располагался мужской монастырь, и в нем более пятидесяти лет жил юродивый ради Христа, блаженный старец. Несколько лет назад он причислен к лику местночтимых святых.
– Но ведь наверняка были и есть люди, подделывающиеся под юродивых, актерствующие, – перебила благостное повествование Люша. – Да просто не совсем нормальные! Их вон полно в переходах метро. И Алевтина наверняка из их числа. Ей так удобно жить. Или ты всерьез веришь, что она – настоящая юродивая, святая, что ли?!
– Не думаю, – помолчав, изрекла Света. – Хотя неисповедимы пути Господни. И никто тут особо над этим не задумывается. Алевтину принимают такой, какая она есть – все в конечном итоге рассудит Господь. Но особое отношение матери Никаноры к ней – неслучайно. Алевтина при матушке лет десять, не меньше. Она пашет как вол двадцать четыре часа в сутки, никогда, подчеркиваю – никогда не болеет. Почти не ест и не спит. Ночи напролет молится. – Светка сделала значительную паузу: – Так подвизаются люди особые.
Люша не сдержалась, прыснула, глядя на патетическое лицо подруги.
– Ну, смейся, смейся, паяц, – Светка обиженно отвернулась.
– Слушай, тебе пора книги писать уже по духовному просвещению или самой в монастырь идти, – Люша серьезно и как-то озабоченно посмотрела на подругу.
– Придет время – уйду. – Светка обожгла ее взглядом и просто, безо всякого пафоса сказала: – Будет Божья воля – уйду. Господь позовет – не посопротивляешься. Вот наконец мать Нина идет!
Улыбаясь, келейница бодро подошла к подругам.
– Простите, заставила ждать. С матушкой непросто – миллион указаний, и одно отменяет другое. – Монахиня развела руками, смущенно улыбаясь. – Сейчас зайдем в лавку, я тут хозяйничаю. Запремся и поговорим.
К Нине попыталась обратиться с вопросом подбежавшая чуть не вприпрыжку пожилая инокиня:
– Мать Нина, что со стиркой священнических облачений, я вот матери Таисии сколько говорю…
– Сестра Алла, Таисия всем этим уже занялась. Прачечная где? Вот и не грузи своими послушаниями других. Все! – В тоне монахини не было ни грамма агрессии.
– Спаси Господи! – пожилая монашка быстро кивнула и ретировалась.
– Какие бодрые вы тут, в монастыре. Даже самые пожилые матушки, – удивилась Люша.
– Это закалка. На самом деле не так уж все мы здоровы. У этой вот матери Аллы – сердце. У Калистраты, кстати, очень сильно болел желудок. Тяжелый дисбактериоз после зимнего гриппа, да еще гипотония – давление практически на нуле. Она иногда еле с постели вставала. Слабенькая, худенькая была. – Мать Нина, помрачнев, опустила голову, задумалась. – В общем, милостью Божией да молитвой держимся. А в миру с такими букетами болезней уже точно развалились бы. У нас даже с раком старенькие монахини очень подолгу живут.