Тайна псалтыри - стр. 2
Не считая нужным что-то объяснять сыновьям, князь только погрозил им пальцем и весомо изрек:
– За столом сидите, ироды. Порядком дом стоит, непорядком – содом! – После чего повернулся к жене и, словно продолжая уже начатый ранее разговор, произнес степенно, оглаживая богатую бороду: – К Катьке нашей князь Иван Федорович Бельский[4] сватается. Пишет, готов хоть завтра под венец. Что думаешь, мать? Отдадим девку?
Мария Ивановна взмахнула пухлыми руками и воскликнула высоким, срывающимся от тревоги голосом:
– Помилуй, Михал Данилыч, кормилец родненький! Слышала я, его на южные рубежи посылают. На татар окаянных. В самое пекло! А не ровен час убьют?
Князь нахмурился, удивленно посмотрел на жену и проронил сквозь зубы:
– Пустое, мать, городишь! Иван Федорович после кончины великого князя Василия опять при дворе в расположение вошел. Ленка Глинская[5], хоть и курва литовская, прости Господи, а в людях разбирается. Князь теперь на Москве главный воевода, и в совете Верховном при малолетнем Иване чин не последний имеет, так что жених он отменный. А опасно теперь везде. У нас, че ли, тихо? Я зачем весь Устюг перерыл? Стены новые в четыре ряда мастерю? После того как в Казани крымский царевич Сафа-Гирей[6] сел, покоя нигде нет. От Владимира до Перми города заново строим. Оборону крепим.
Княгиня пожала плечами и, не глядя на мужа, проворчала, упрямо поджав губы:
– Тебе, отец, конечно, виднее, но Бельские род ненадежный, случись чего, наша Катька ни за что ни про что под раздачу попадет…
Михаил Данилович озадаченно почесал бороду и ответил, с осуждением глядя на жену:
– Вы, Шуйские, Бельских всегда недолюбливали…
– Конечно, зато вы, Гедиминовичи, своих завсегда примечали и на выручку спешили! – парировала та, может быть, даже слишком резко, чтобы казаться простым проявлением материнского беспокойства.
Почувствовав это, князь обиженно поджал губы и ответил:
– Ну ведь нелепость говоришь, Маша! Мы с тобой двадцать лет в супружестве, троих детей вырастили. Сильно нам мешало?
Княгиня бросила быстрый взгляд на испуганную дочь, насупила брови и в сердцах махнула рукой:
– Ты, Михал Данилович, себя с родней-то не путай. У нас с тобой по любви все сладилось. Не забыл, как под моей светелкой ночами околачивался, а потом у отца вымаливал? Катька, отроковица еще, жениха в глаза не видела. А женишку пятьдесят годков стукнуло!
– Я все помню, – произнес князь, в сердцах хлопнув ладонью по столу. – Только негоже бабе мужу при детях перечить. Не вводи меня в грех, Маша. Не согласна – молчи. От Катьки много не требуется. Всякая невеста для своего жениха родится. Сперва стерпится, потом слюбится. А князь Иван – хороший человек. Зря не обидит…
Прислуживавшая за обедом ключница, маленькая, сухая, как вяленая вобла, бабка лет девяноста от роду, сопровождая слугу, несущего большую, дымящуюся кастрюлю с юрмой[7], после слов князя даже крякнула с досады.
– Ты, Мишка, чего расхорохорился? – закричала она, подступая к князю и тряся маленькими кулачками, покрытыми старческими пятнами. – Не коня продаешь, а дочку замуж выдаешь. Тут обдумать все требуется. Чай, не на войне!
Увидев перед собой неожиданного противника, князь на удивление спокойно и миролюбиво пробасил:
– Ты, баба Дуня, не лезь, тебя это не касается. Сами разберемся…