Тайна гибели Бориса и Глеба - стр. 27
В «Слове» Илариона о Владимире говорится: «О подобный великому Константину, равный <ему> умом, равный любовью ко Христу, равный почтительностью к служителям его! Тот со святыми отцами Никейского Собора полагал закон народу <своему>, – ты же, часто собираясь с новыми отцами нашими – епископами, со смирением великим совещался <с ними> о том, как уставить закон народу нашему, новопознавшему Господа. Тот покорил Богу царство в еллинской и римской стране, ты же – на Руси: ибо Христос уже как и у них, так и у нас зовется царем. Тот с матерью своею Еленой веру утвердил, крест принеся из Иерусалима и по всему миру своему распространив <его>, – ты же с бабкою твоею Ольгой веру утвердил, крест принеся из нового Иерусалима, града Константинова, и водрузив <его> по всей земле твоей. И, как подобного ему, соделал тебя Господь на небесах сопричастником одной с ним славы и чести <в награду> за благочестие твое, которое стяжал ты в жизни своей»[109].
Если в «Слове» Илариона сравнение Владимира с Константином условное, то составитель «Похвалы Владимиру» не только сопоставляет их по подобию, но и отождествляет: «То новый Константин великого Рима; как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в скверных похотных желаниях, однако впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: „Где умножится грех, там преизобилует благодать“. Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит – о царствии небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: „Со смертью праведника не погибнет надежда“»[110].
Вряд ли можно отрицать, что сопоставление Илариона по подобию первично по отношению к тому отождествлению, которое читается в летописях; в противном случае придется допустить, что в своем «Слове» придворный пресвитер воспользовался сопоставлением по подобию, в то время как летописец уже перешагнул незримую грань между римским императором и киевским князем. И, напротив, это противоречие устраняется, если предположить, что «Слово» Илариона послужило идеологическим импульсом для составителя «Похвалы».
Повесть «Об убиении Борисове» и летописный рассказ о событиях 1014–1018 гг. можно отождествить с «агиографическим рассказом» и «светской сагой» – первоисточниками Борисоглебского цикла, существование которых в первой половине 1950-х гг. постулировал один из ведущих немецких славистов Лудольф Мюллер, допустив только, что не клирики Вышегородской церкви опирались на «агиографический рассказ», а составители этого рассказа использовали вышегородские записки.
Можно предлагать разные гипотезы относительно того, когда эта повесть, составленная в церковных кругах, стала частью летописной традиции: вероятно, это произошло не ранее 70-х гг. XI в., в период интенсивного развития культа князей-мучеников и связанных с ним произведений агиографического цикла. Поскольку ПВЛ не упоминает о почитании Бориса и Глеба до 1072 г., вряд ли правомерно предполагать, что повесть «Об убиении» была соединена с «Летописцем Ярослава» ранее этого времени. Если следовать гипотезе, связывающей появление хронологической канвы древнерусского летописания с Печерским сводом 1073 г., надо думать, что инициатором включения повести в летопись под 1015 г., да и автором самого заголовка «Об убиении Борисове», был Никон. Согласно альтернативным представлениям, разделение летописного текста по хронографическому принципу было осуществлено лишь в 1090-х гг. в Начальном своде