Танкист: Я – танкист. Прорыв. Солдат - стр. 65
– До утра и не должны, их поэтому и было по четверо на посту. Двое спят – двое бдят.
– Пограничники молодцы, я до сих пор не понимаю, как они так всё тихо сделали. Я заглядывал в палатку ремонтников, ужас, что там творится, немцы вповалку лежат, у всех резаные раны.
– Опыт большой ходить тихо, а вот где они так ножами научились пользоваться, это действительно интересно. Тем более я мог бы ещё поверить, что пограничники с застав, которые находятся на передовой и несут на себе всю тяжесть работы, ещё могли бы такое сотворить, но из комендатуры?.. Хм, сомневаюсь.
– Но всё же сделали, товарищ майор.
– Это и настораживает. О чем-то нам Иванов умолчал.
– Сигнал, товарищ майор.
Посмотрел в сторону леса, где действительно трижды мигнул фонарик. Сам я поглядывал в сторону немецких артиллеристов, где заметно успокоилось движение часовых и дежурного по лагерю, поэтому и пропустил первый сигнал. Кстати, от немцев в нашу сторону, подсвечивая путь фонариком, шли двое. Видимо, их отправили узнать, что ремонтникам не спится.
– Осколочный, – скомандовал я Бабочкину и в переговорное устройство передал Салову: – Запускай двигатель. Машина к бою!
Подняв руку, я выпустил световую ракету, после чего скользнул внутрь. Салов уже проделал все необходимые процедуры, и дизель танка взревел, отчего корпус задрожал. Рядом ревел двигателем второй танк. Повернув башню, я короткой очередью срезал двух любопытных немцев и, подведя пушку точно в кузов грузовика, заставленного бочками, нажал на педаль спуска. Рядом мелькнул силуэт разгоняющейся в сторону немецких артиллеристов «тридцатьчетвёрки» Егорова, но всё же мой выстрел в этом бою был первым. От снаряда бочки в кузове взорвались, и всё вокруг озарилось огненным облаком, поднятым в небо. Вспышка ослепила, но огонь не погас. Метались объятые огнём человеческие фигуры, брызги разлетались во все стороны, поджигая лагерь, начало гореть несколько машин с боеприпасами, но сами мы как стояли на месте, так и стояли. В моих планах гонять по немецкому лагерю, как это сейчас делал Егоров, и крушить гаубицы, подминая их под тяжёлую машину, не было. Тем более на прицепе тягач. Я в прикрытии находился и сейчас методично осколочными снарядами и пулемётами – тут метров триста всего до лагеря немцев было – расстреливал группы выживших артиллеристов. Многие бегали в одном белье.
Самое сложное было не попасть в грузовики, забитые боеприпасами, поэтому приходилось целиться тщательно. К счастью, пожар только разгорался, и цели были видны хорошо. Особого смысла, на первый взгляд, в том, чтобы Егоров развлёкся у артиллеристов, не было, любая железка попадёт в гусеницу и порвёт её, танк встанет, а в лагере у немцев починить подобную машину не представлялось возможным. Так что эпопея Егорова, считай, не просто опасная, а фактически лишена логики. Однако в действительности та была. Можно было нам обоим просто расстрелять лагерь из пушек, эффект был не менее значимым, но ведь нужно помнить и о психологической составляющей. А я хотел, чтобы немцы нас боялись. Одно дело, когда неизвестные расстреливают издалека лагерь, а другое, когда пугающая до усёру боевая машина, ревя дизелем и оглушая лязгом гусениц, гоняет по лагерю и давит всё, что попадётся на глаза мехводу и командиру танка. Психология – великая вещь, теперь выжившие немцы заикаться начнут, думая о советских танках. А то победителями они себя почувствовали, арийцы недоделанные.