Тангейзер - стр. 26
– Ладно-ладно, – сказал Манфред, – нам больше останется. Если бы они еще и к женщинам не прикасались, нам бы здесь вообще рай… В общем, к нашим услугам будут хорошие вина, а то и лучшие, сарацинские одалиски… ты еще не знаешь, что это?
– Нет…
– Узнаешь, – подбодрил Манфред. – Давай, собирайся.
Константин угрюмо пробасил:
– А я?
– Ты там всех распугаешь, – ответил Манфред. – Но вы здесь, как я слышал, тоже неплохо устроились?
– Это Вальтер и Карл, – сообщил Константин хмуро. – А я пока держусь, хотя дьявол старается насчет искушений…
– Вот и держись, – подбодрил Манфред. – Нам ох как нужны подвижники!
Глава 8
После того памятного посещения императорского дворца Тангейзер постоянно вспоминал его сладостный гарем с чарующими женщинами, созданными для утех и наслаждений, и по возвращении все чаще пытался воскресить тот чувственный мир в звуках, извлекаемых струнами.
Не сказать, что получается хорошо, раньше в его песнях звучала родная и привычная чугунно-небесная германскость, сейчас же с трудом нащупывал прихотливую и быстро меняющуюся мелодию, которую в Германии назвали бы порочной, здесь же она больше выражала суть этой древней страны…
Пальцы его все еще как будто сами по себе начинали извлекать новые ноты, в песнях появился оттенок не столько чувственности, этого еще нет, но удивления перед огромностью мира, который сотворил Господь. Огромностью не расстояниями и множеством земель, а богатством чувств, идей и новых мыслей, что порождает это ощущение необъемности и величия творения.
Без сомнения, сарацины тоже появились на свете по замыслу Господнему, и хотя неисповедимы пути Господни, но человек должен стараться их понять, чтобы полнее выполнять его волю и следовать по его пути.
И вот он, слыша время от времени на улицах и базарах их приторную сладкую музыку, старается ухватить это важное, что можно взять оттуда и обогатить свои суровые песни Севера, в которых всегда слышен свист холодной вьюги, треск льда и звон холодного железа.
В тот день ему не удалось увидеть императора, зато насмотрелся на эмира Фахруддина ибн ас-Саиха, лучшего друга султана аль-Камиля, брата знаменитого на Западе Саладина, и его личного посланника.
Он играл перед ним свои новые песни, пока эмир отдыхал после трудных переговоров с императором, а сам жадно всматривался в этого грозного сарацина, который – подумать только! – знает и умеет больше его, благородного германского рыцаря, весьма уважаем не только султаном аль-Камилем, но и европейскими правителями, в то время как его, великого миннезингера… точно великого, пока знают только те, с кем он делит комнату.
Эмир немолод, очень немолод, но крепок и сухощав, зной вытопил весь жир, оставив прокаленное тело из сухожилий и тугого мяса. Он достаточно широк в плечах, в то же время не раздался в поясе, хотя за столом ест все с удовольствием, смуглое с красноватым оттенком лицо раскраснелось еще больше, но Тангейзер то и дело заглядывал с некоторой робостью в глаза сарацинского властелина: ярко-синие, непривычные для этих мест, хотя потом фрайхерр Манфред сказал тихонько, что голубоглазые иногда встречаются как среди сарацин, так и среди иудеев.
Борода эмира такой длины, чтобы только-только считаться бородой, словно он подстригает ее ножницами каждый день, среди сарацин слово «безбородый» или «плешивый» почему-то считается ругательным.