Танец бабочки-королек - стр. 35
Впереди неровным косяком в поле вылезали сосны, так что просёлок вынужден был вильнуть влево, чтобы не задеть молодой сосновый подрост. И когда голова колонны подошла к нему, в поле, метрах в ста от них, ударила мина. Они даже не услышали её свиста на подлёте и сперва ничего не поняли. Но тут же, уже ближе к колонне, хрястнула другая. Побывавшие в боях, они тут же поняли, что происходит: их колонна обнаружена, и началась пристрелка, за которой последует обвальный огонь. Но капитан, видать, не имевший понятия о том, что такое миномётный обстрел, вместо того чтобы отдать команду рассредоточиться и изменить направление движения, чтобы таким образом миновать линию огня, крикнул:
– Вперёд!
Конвоиры закричали:
– Шире шаг, сволочи!
– Строй держать! Подтянуться!
И тут в хвосте колонны кто-то завопил:
– Братцы! Беги!
Хрустнули несколько винтовочных выстрелов. Да где там, разве ж остановишь хлынувшую лавину? Капитана в первое же мгновение смяли и протащили по земле, волоча за жёлтые ремни к лесу, вырвали из рук наган, затоптали. Конвой испуганно отступил в поле и, выстроившись реденькой неровной цепочкой, делал что мог: солдаты вскидывали винтовки и, тщательно прицеливаясь в спины, вели огонь по бегущим. Каждый из них уже понимал, что теперь и им, возможно, придётся отвечать по законам военного времени, и в овраг, к которому они только что вели колонну, полетят и их размозжённые пулемётными очередями головы. И что теперь оправданием им могут послужить только трупы подстреленных беглецов. И чем больше их будет, тем больше надежды на то, что их не потащат к оврагу, под пулемёт.
А тем временем немецкий корректировщик передал миномётчикам, расположившимся где-то на закрытых позициях, поправку к прицелу, и следующая серия тяжёлых мин с воем опустилась на сосняк, на край поля, на просёлок, накрыв и бегущих, и стреляющих по тем бегущим, разом примирив и тех, и других одной участью.
Глава пятая
Рана под ключицей, зараставшая дольше других, стала донимать нестерпимым зудом. И старшина Нелюбин выхватил из веника берёзовый прутик, обломал его, и, подсовывая под повязку то сверху, то снизу, с остервенением чесал окрестности зудящего места. Так зарастала последняя, четвёртая, сквозная рана, полученная старшиной полтора месяца назад у моста через реку Шаню.
А спустя несколько дней старший военврач Маковицкая, зайдя в перевязочную и увидев расчёсы на груди и спине старшины, спросила:
– Это что такое, Кондратий Герасимович? – и на её лбу обозначилась строгая морщинка.
– Нет-нет, это, Фаина Ростиславна, никакие не воши, – кинулся старшина объяснять свои обстоятельства. – Чешется. Спасу нет. Ну так я – прутиком…
– А если прутиком проткнёте рану и, хуже того, занесёте туда инфекцию?
– Да я ж легонько. А то ж невыносимо…
– Не смейте больше этого делать. Повредите рану, и это, знаете… В определённых обстоятельствах это может расцениваться как членовредительство и как дезертирство.
– Ох ты, мамушки мои! Какой же я дезертёр и членовредитель?
Маковицкая усмехнулась.
Что касалось вшей, то несколько дней назад все раненые, находившиеся на излечении в госпитале, весь медперсонал и все местные жители были обработаны средством от паразитов. К таким тотальным мерам пришлось прибегнуть потому, что во время перевязок вши буквально сыпались на пол, и медсёстры, особенно новоприбывшие студентки-москвички, стали бояться подходить к ранбольным. К тому же, помня рассказы родителей о Гражданской войне, Маковицкая знала, что вши у солдат – это прелюдия тифозной трагедии.