Танцуй, пока не убьют - стр. 3

Сияет безотказная

Полярная звезда.

Как будто взятое измором

Вставало солнце поутру

И оживляло землю взором,

Как Клеопатра на пиру.

Как Клеопатра – от того ли

У юноши печален взгляд,

Что не в его ничтожной воле

Поворотить века назад?

Перетолочь, как воду в ступе?

А, может, это всё враньё?

И новобранец всё же купит

Ценою жизни ночь её?

Кто вас придумал, плиты тротуарные?

Для истребления народа он был прав!

Отсюда переломы рук ударные,

И в гипсе тазобедренный сустав.

Пока до «скорой» я страдал на «Баррикадной»

У перехода на коварном вираже

Народ все падал, подымался, снова падал,

И обессиливал опять вставать уже.

Не нарадуюсь вам я, часы тишины,

Когда вздохи печальные музы слышны,

Когда мирный закат еще светел едва,

Когда чувства открыто роятся в слова,

Когда миг ожиданья напорист и свеж,

Набирается сил и готовит мятеж

С Е2 на Е4,

Когда не зришь ни зги.

Так делают все в мире

Начальные шаги.

Других не даровитей

Небрежно, между дел,

Я в ферзевом гамбите

Однажды преуспел.

По жизненной разметке,

Рассудку вопреки,

Бредем из клетки в клетку

До гробовой доски.

Забава с Новым Годом миновала,

На улице пустынно и темно.

И Муза та, что Данту диктовала,

Страницы ада – мне стучит в окно.

Не ведая, что с этой дамой делать,

И слишком опасаясь оплошать,

Я штору запахнул рукою смелой,

И снова завалился на кровать.

Забудем мы когда-нибудь едва ли,

Как грели нас стихом небес скрижали,

Как снегом восьмистишья ниспадали,

Как эхом нараспев звенели дали,

Как сердцем продолженья строчек ждали,

Предчувствуя, что мы обречены,

Грустить потом в плену у тишины.

Своим причудам следуя,

В часы после обеда я

Идею исповедую,

Раскручивая нить.

Что жизнь не есть сокровище,

Что жить совсем не стояще,

И непонятно – что еще

Нас может удивить.

Ведь лишь одно мгновение,

И всех нас ждет забвение,

И удовлетворение

Не в том, чтоб слезы лить.

Аллюрами ли, рысями,

Иль голубиной почтой,

Несется ко мне истина,

Опаздывать не хочет.

Незваная пророчица

Сомненьем слепо жалит,

Но мне, боюсь, захочется,

Познать её едва ли.

А вот и он – причал, земля,

Но мы не сходим с корабля.

И все осколки фонаря

На пирсе догорают зря

И что за гавань – неизвестно.

И что там будет за народ.

Нам хорошо в каюте тесной

Переплывать из года в год.

Куда в воскресный день с сестрой моей

Сегодня мы отправимся – не знаю.

Я больше не хочу идти в музей,

Свою сестру я слезно заклинаю.

Сестра моя, ты – жизнь, а я ничто,

Усталый желторотый пересмешник,

Пригодный, разве, к цирку Шапито,

И то – с большой натяжкою, конечно.

А если так, то что есть этот мир?

Триумф природы или блеф на блюде?

Не плачь, моё сокровище, dormir,

А то ещё кого-нибудь разбудим.

Как японец Мандельштама на турецкий

Переводит, проникая в мысли глубь,

Так и ты меня, родная, мировецки,

Обними, и поцелуй, и приголубь.

И тогда тебе поведаю по вере

С горькой нежностью склонив главу на грудь,

Что ни слезы, ни чернила в «Англетере»,

Не помогут нам проникнуть в жизни суть.

Что у нас хорошего?

Небосвода жесть.

Листопада крошево,

Трав пожухлых шерсть,

Дождь порой непрошенный,

Ранний вечер в шесть,

Скоро снег горошиной.

Вот и все, что есть.

Напишите мне стих обо мне,

Что я гибнут в любовном огне,

Что клонируй меня иль итожь,

Я по-прежнему юн и пригож

Что я весел другим не в пример,

Что я ем по утрам камамбер,

Что я пью вечерами Шабли,