Таксидермист - стр. 3

Олег Николаевич подошел ближе, огляделся и плюхнулся на расположенную неподалеку скамейку. Я вздохнул, с тоской посмотрел на часы и сел рядом.

– Люблю позднюю очень, – сказал Тофель. – Голые деревья, туман и холод. Во всем этом есть какой-то жуткий нуар, умиротворение и в то же время предельное откровение. Такое ощущение, что ты уже помер и теперь вроде как со стороны наблюдаешь за тем, что стало после тебя.

Слово «нуар» я слышал впервые и хотел было уже спросить, что оно означает, но не стал этого делать. Вообще был не намерен общаться с пьяным, а желал только одного – побыстрее вернуться обратно.

При этом я заметил, что Олег Николаевич на свежем воздухе немного протрезвел. Во всяком случае, взгляд его перестал быть осоловело мутным и приобрел какое-то похмельно-лирическое выражение.

– Обиделся на меня? – вдруг спросил Тофель.

– О чем это вы? – прикинулся я дурачком, будто не понял вопроса.

Было холодно и на стылом воздухе меня пробил озноб.

– Ладно, забудь обо всем. Жизнь слишком короткая штука, чтобы тратить ее на выяснение отношений. – Олег Николаевич вздохнул и продолжил: – Я, в свою очередь, охотно признаю, что с самого начала относился к тебе несколько предвзято.

Я промолчал, всем своим видом показывая, что все это меня не касается, поскольку слишком хорошо знаю копеечную цену любого похмельного признания. Но в следующее мгновение я начисто лишился речи, так как Тофель взял мою руку, поднес к своим губам и попытался согреть дыханием.

– У тебя пальцы совсем ледяные, – сказал он и при этом так странно посмотрел мне в глаза, что меня сразу же будто огнем обожгло и оглушило громом.

Конечно, во всей этой ситуации в общем-то если разобраться не было ничего криминального, но я все-таки поспешил отдернуть руку, вскочил со скамейки и огляделся по сторонам – не заметил ли кто все это.

Из стылого холода меня бросило в жар, уши мои пылали пунцовым огнем, дыхание сбилось и участилось, мне катастрофически не хватало воздуха.

– Пойдемте. Вас, наверное, дома ждут, – сказал я, и спрятал руки поглубже в карманы.

– Никто меня не ждет, – ответил Тофель и усмехнулся, после чего медленно поднялся и поплелся следом за мной.

На душе у меня было просто на редкость погано.

– Я вот время от времени думаю: зачем я пришел в этот мир? – вроде как разговаривая с самим собой, принялся вслух размышлять Тофель. – Какую пользу всевышний хотел извлечь из моего появления на этом свете? Может, он хотел, чтобы я наклепал детей и продолжил род человеческий? Но это же полный абсурд! Семья и брак мне абсолютно противны и противопоказаны. Может быть, он хотел, чтобы я стал великим ученым и спас планету от какой-нибудь там беды или чумы? – Тофель снова усмехнулся. – Но это же тоже чушь собачья. Я не настолько люблю человечество, чтобы совершать ради него подвиги.

Зачем он мне все это рассказывал, я так и не понял и, не оглядываясь, шагал впереди, мечтая только об одном – чтобы этот дурацкий парк как можно скорее закончился.

– Знаешь, я когда-то был такой же, как ты, верил в свое предназначение, думал, что горы могу свернуть. Только, в отличие от тебя, пятнадцать лет назад пришел не в адвокатуру, а в следователи.

Я сразу догадался, о чем он хотел завести со мной речь. Эту историю в последнее время я просто уже выучил наизусть. Мои новые коллеги нашептывали про Тофеля, что он следователь, что называется, от бога, только вот в один прекрасный день вся его блестящая карьера полетела к чертям собачьи из-за каких-то там процессуальных нарушений и служебных злоупотреблений. Говорили даже, что Тофель едва не предстал перед судом, – ему всерьез даже грозила отправка в места не столь отдаленные, но вышестоящее руководство в тот момент сжалилось и решило ограничиться банальным увольнением, как-то там все очень ловко замяв и прекратив дело. В итоге, после своего нелицеприятного ухода и последующего полугодичного пребывания в состоянии наидичайшего запоя Тофелю пришлось круто менять судьбу и подаваться в так нелюбимые им адвокаты.