Так держать, Дживс! (сборник) - стр. 36
«Постулаты, или исходные предпосылки речи, безусловно, коэкстенсивны по задачам социальному организму, инструментом которого является язык, служа тем же целям».
Это все, несомненно, истинная правда, но не слишком полезная для приема внутрь и с утра пораньше на больную голову.
Сижу я и прилагаю титанические усилия к тому, чтобы ознакомиться с этой занятной книжицей, и тут звонок. Сползаю с дивана, отпираю дверь – на пороге какой-то субъект, волосы черные, вид почтительный.
– Меня прислала контора по найму, сэр, – говорит он. – Мне дали понять, что вам нужен камердинер.
Скорее гробовщик, я бы сказал. Но я пригласил его войти, и он, бесшумно вея, проник в комнату, подобно целительному зефиру. Такое впечатление создалось у меня в первую же минуту. Медоуз страдал плоскостопием и бил оземь копытом. А у этого ног как бы вообще не было. Он просто просочился в квартиру, и лицо его выражало заботу и сострадание, словно ему тоже известно по собственному опыту состояние человека после дружеской попойки.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он ласково. И будто испарился. Только что стоял передо мной, миг – и нет его. Послышалась возня в кухне, и вот он уже опять появился со стаканом на подносе.
– Окажите любезность, сэр, – проговорил он, склоняясь ко мне, как врач к больному, как придворный лекарь, подающий стаканчик живительного эликсира занемогшему принцу крови. – Это состав моего личного изобретения. Цвет ему придает соус «Пикан», питательность – сырое яйцо, а остроту – красный перец. Чрезвычайно бодрит, если засиделся накануне, так мне говорили многие.
В то утро я готов был уцепиться за любой спасательный кончик. Стакан этот осушил сразу. В первую минуту ощущение было такое, будто в башке кто-то взорвал мину и полез вниз по пищеводу с горящим факелом в руке, но затем все встало на свои места. Сквозь окно засияло солнце, в древесных кронах зачирикали птички, и вообще заря надежды вновь разрумянила небеса.
– Я вас беру, – выговорил я, как только смог. Я ясно понял, что этот миляга принадлежит к племени ценных заботников, столь незаменимых в каждом доме.
– Благодарю вас, сэр. Моя фамилия – Дживс.
– Вы можете приступить сразу?
– Незамедлительно, сэр.
– Послезавтра нам надо быть в Шропшире в усадьбе «Уютное».
– Очень хорошо, сэр. – Его взгляд соскользнул на каминную полку у меня за спиной. – Прекрасный портрет леди Флоренс Крэй, сэр. Я видел ее сиятельство последний раз два года назад. Я некоторое время состоял в услужении у лорда Уорплесдона, но вынужден был отказаться от места ввиду желания его сиятельства обедать в вечерних брюках, фланелевой рубахе и охотничьей куртке.
Он мог не трудиться мне объяснять: чудачества старика были известны повсеместно вдоль и поперек. Этот лорд Уорплесдон – не кто иной, как папаша Флоренс. Тот самый бузотер преклонных годов, который через пару лет сошел в одно прекрасное утро к завтраку, поднял первую попавшуюся крышку и с воплем «Яичница! Яичница и яичница! Чтоб ей пусто было!» рванул во Францию, откуда так никогда больше и не возвратился в лоно семьи. Для лона семьи, впрочем, это была большая удача, ибо хуже норова, чем у старика Уорплесдона, не найдется во всем графстве.
С их семейством я знаком, можно сказать, с пеленок и перед старым Уорплесдоном испытываю животный ужас, который сохранил с тех еще пор, когда был мальчишкой. Время, великий целитель, так и не смогло изгладить у меня из памяти тот случай, когда старый лорд застиг меня, пятнадцатилетнего недоросля, в конюшне за курением сигары из его спецзапаса и бросился на меня с охотничьим хлыстом, в то время как мне было совсем не до того, душа жаждала одиночества и покоя, а он гнал меня добрую милю по пересеченной местности! Если в высшем блаженстве быть обрученным женихом Флоренс мыслим какой-то изъян, этим изъяном можно счесть разве лишь то обстоятельство, что она пошла до некоторой степени в папеньку, и нельзя предугадать, в какой миг она взорвется. Но профиль у нее чудесный.