Сжигая запреты - стр. 28

Это странно, но кажется, что он в своем сознании тот же простроченный саундрек, что и я, слушает. Под напором его изучающего, будто захмелевшего взгляда моя смелость стремительно тает. А я этого, конечно же, показывать не желаю. Поэтому шагаю к кровати, сдергиваю покрывало и быстро забираюсь под одеяло.

Дважды моргаю, глядя в потолок, прежде чем гаснет свет. Сохраняю неподвижность. Толком не дышу. Сначала вся в слух обращаюсь. А когда матрас прогибается – в один сплошной нерв.

Мой висок опаляет отрывистое дыхание. Я держусь.

Легкие, да и всю грудь, заполняет насыщенный запах – доминирующий и безумно будоражащий. Я держусь.

Горячая и шероховатая ладонь приятной тяжестью ложится мне на живот. Я охаю и вздрагиваю.

Черт возьми… Это чисто мужское касание меня размазывает. Потому что те ласки и касания, которые обычно выдаю я при самоудовлетворении, никогда не заменят этих ощущений.

– Знаешь, о чем я часто думал в Тибете, лежа так же, как сейчас, в темноте своей комнаты?

Мое сердце колотится и своим оголтелым стуком заглушает все прочие звуки, но голос Шатохина каким-то странным образом остается для меня четким и разборчивым.

Вдох-выдох.

Его указательный палец, медленно обводя мой пупок, собирает на воспаленной коже полчище диких мурашек.

– О чем? – шепчу и всем телом вздрагиваю.

Даня вроде как незаметно придвигается ближе. Плечо, рука и бедро – заряжает.

– Мне было интересно, стала ли ты выглядеть и пахнуть иначе.

– И… И как? – выдаю уже с трудом.

Шатохин протяжно вздыхает.

– Нет… Не стала, Марин… Такая же… Моя…

– Дань… – стону приглушенно. – Остановись. Под нами лед трещит.

– Конечно, трещит, Марин… Он тает.

– Остановись… Прошу…

– Не могу… – губами по щеке, на ухо, по шее. Стремительно, почти яростно целует. – Не могу… Не могу… Я. Не. Могу… МА-РИ-НА…

Я задыхаюсь. Под натиском его рук и губ проваливаюсь под тот самый лед, а там пламя пылает. Я в нем тону. Захлебываясь частыми надорванными вздохами, пытаюсь выбраться. Но… В этот самый момент Данина ладонь ложится мне на шею, пальцы находят подбородок, стискивают и поворачивают мое лицо. Судорожно вдыхаю густой мужской выдох, отравляюсь и, резко подавшись вперед, сама впиваюсь в его рот.

11. 11

Это ничего не значит, Дань!

© Марина Чарушина

В тот момент, когда наши рты сталкиваются, я блокирую свое сознание. Я просто не смею о чем бы то ни было думать. Я до ужаса боюсь своих мыслей. Потому-то лучше без всякого анализирующего дерьма – с дребезжащим вакуумом в голове, на голых инстинктах. Хватит того, что над нами гул разносится, будто на Землю летит метеорит. Господи, он ведь рухнет… Да, он обязательно рухнет. Но нам с Шатохиным, совсем как раньше, едва между нами вспыхивает пожар, становится плевать на последствия.

Если бы я позволила себе думать, я бы отметила, что Даня выкатывает на меня странный состав эмоций. Он агрессивно нападает на мой рот, причиняет своими неосторожными движениями боль, таранит, разрушает. И одновременно с этим он дрожит, стонет, задыхается и всеми своими действиями будто вымаливает у меня ласку.

Его язык вторгается в мой рот, будто то самое чудовище. Беснуется там, пока я не перехватываю инициативу, кусаю, обвожу своим, жадно посасываю и снова кусаю. Потом и вовсе выталкиваю, чтобы нырнуть вместе с ним в его рот. Там так много моего любимого вкуса, моего опиатического наркотика… Я тотчас получаю передозировку. Захлебываясь эйфорией, теряюсь в пространстве и времени, взлетаю и падаю, и снова взлетаю... Вместе с сумасшедшим головокружением по моему телу расходится пронизывающее насквозь яростное покалывание.