Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого - стр. 10
Так были потеряны два года, после чего Лёва сам захотел вернуться в гимназию. Он рассчитывал, что его зачислят в пятый класс, но Поливанов в письме к родителям описал ситуацию без обиняков и жалости:
Лев во всем пошел назад, кроме русского правописания. Сверх того настроение к худшему. Прежде очень заботливый и старательный успеть в учебном деле, ему тогда даже непосильном, теперь он сделал впечатление какого-то равнодушного ко всякому успеху мальчика. Замечена и нервность, так что едва ли его можно лишить отдыха летом. Все это привело меня к заключению, что его путь в гимназии испорчен непоправимо.
Поливанов, впрочем, оставил дверь открытой, наверняка из уважения к Толстому. Интенсивная подготовка по всем предметам третьего класса под руководством профессионалов, возможно, помогут мальчику сдать экзамены и получить место – но не в пятом, а в четвертом классе. Лёва воспользовался этим шансом и вернулся в гимназию осенью 1884 года. Но жалобы возобновились. Лёва часто отсутствовал на занятиях – болел или просто прогуливал. Положение, впрочем, было не таким плачевным, как у брата Ильи (который прервал весьма неровную учебу ради службы в армии и ранней женитьбы), но никаких особых успехов не наблюдалось.
Толстой воспринимал происходящее спокойно. Он спрашивал об уроках по обязанности, но не заставлял Лёву делать их. Проблема заключалась в том, что Лёва заразился недоверием отца к школе, ее программам и целям. Настоящий толстовец может легко наплевать на уроки и задания – именно так истолковал мальчик отцовские слова. Это причиняло страдания Софье Андреевне, желавшей Лёве добра. Толстой счел необходимым прояснить свою позицию. В письмах к сыну он пишет:
Мама мне сказала, будто ты сказал, что я сказал, что я буду очень огорчен, ежели ты выдержишь экзамен, или что-то подобное, – одним словом такое, что имело смысл того, что я поощряю тебя к тому, чтобы не держать экзамены и не учиться. Тут недоразумение. Я не мог сказать этого.
Важен, разумеется, внутренний процесс, то есть стремление человека к добру, а не внешние отношения.
А так как у тебя (к сожалению) нет другого дела и даже представления о другом деле, кроме своего plaisir’а, то самое лучшее для тебя есть гимназия. Она, во-первых, удовлетворяет требованиям от тебя мамá, а во-вторых, дает труд и хотя некоторые знания, которые могут быть полезны другим. Бросить начатое дело по убеждению или по слабости и бессилию – две разные вещи. А у тебя убеждений никаких нет, и хотя тебе кажется, что ты все знаешь, ты даже не знаешь, что такое убеждения и какие мои убеждения, хотя думаешь, что очень хорошо это знаешь.
Убеждений шестнадцатилетнему Лёве, возможно, не хватало, но его интерес к теориям отца о религии, обществе и жизненном предназначении человека явно рос. Вместо того чтобы выполнять школьные задания, он мог подолгу сидеть в углу прокуренного отцовского кабинета, впитывая витавшие там радикальные идеи. Истина формулировалась здесь, а не в учебниках истории, рисовавших картины развития человечества. Идеалом, понимал Лёва, становились деревенский уклад, физический труд, ненасилие, целомудрие, трезвость, вегетарианство и анархистский отказ от подчинения государству. Обо всем этом Лёва мог прочесть в двух свежих – запрещенных в России – отцовских работах «Исповедь» и «В чем моя вера?». В этих текстах Толстой развивал учение Христа, очищенное от догм и чудес и сжатое в свод моральных правил.