Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды - стр. 63
О том, что он подразумевал под «членами», отец Иоанн написал во втором воззвании, опубликованном в той же газете спустя некоторое время. Кстати, сам факт появления второй статьи говорит о том, что первая прошла либо незамеченной, либо показалась странной и требующей объяснений.
«Муравьи делают муравейники, в которых им бывает и зимою тепло и сытно; звери – логовища; пчелы – ульи; птицы – гнезда, пауки – паутины, а люди – дома, церкви, театры, мосты, железные дороги, броненосные суда, пароходы, крепости и проч. Всякому животному дано от Бога, вложено в природу его уменье довольствовать себя, защищать себя от вредного действия стихий или от живых неприятелей; а человека, существо Богоподобное в нравственном идеале, царя видимой твари, Бог наделил разумом, с помощью которого он изобрел разные полезные науки и искусство, и как человек создан для общежития, и всё множество людей должно, по намерению Божию, составлять одно тело, а порознь члены (курсив мой. – П.Б.), то для благоденствия и довольства, для удовлетворения многочисленных нужд человечества или общества…»
Далее шла речь о разнообразии кронштадтского общества, в котором «премудрость Божия… сообщила каждому человеку, кроме общих, особенные таланты или способности и уменье: иному власть, искусство, силу управлять людьми; другому искусство и власть учить и назидать других; иному сочинять, составлять планы и проэкты, а другим приводить их в исполнение».
Не слишком искушенный в риторике, отец Иоанн произносил вещи на первый взгляд очевидные, но на самом деле отнюдь не очевидные. То идеальное общественное устройство, которое он рисовал и в котором, по какому-то недоразумению, только нищим и бездомным не находилось места, тут же, в пределах одной длинной фразы, вступало в противоречие с тем, что он говорил не как гражданин, а «по священству». А именно: каждый человек – это не просто человек, но член Божьего Тела. Но если одни члены этого Тела живут и благоденствуют, а другие мучаются и погибают, то это никак не Божье Тело, никак не христианское общество.
Интересно, что в своих воззваниях отец Иоанн обращался вовсе не к самым богатым людям Кронштадта, которые могли бы безболезненно для своего богатства поделиться деньгами с нищими. Он взывал, так сказать, к среднему классу, предлагая «всему обществу, духовному, военному, чиновничьему, торговому, мещанскому, образовав из себя попечительство или братство при разных церквах… соединенными силами заботиться о приискании для нищих общего жилья, рабочего дома и ремесленного училища». При этом его как-то не заботил вопрос о деньгах: «Доброму делу поможет Бог, а где Бог, там скоро явится всё как бы из ничего». «Если спор из-за слов, то перемените название и назовите его вместо рабочего дома хоть муравейником или пчельником, всё равно».
Кстати, говоря о «муравейнике», отец Иоанн не шутил. В 1865 году в Москве стараниями Общества поощрения трудолюбия был реализован проект «Московский муравейник». Так называлось благотворительное общество, которое помогало бедным москвичкам зарабатывать шитьем и вышиванием. Покровительницы вносили ежегодный взнос и обязывались заказывать у подопечных хотя бы несколько предметов одежды в год.
Вообще в предложении отца Иоанна не было ничего революционного по форме. История работных домов в России хотя и не была богатой, в отличие от продвинутой в этом отношении Европы, но всё же была. Еще Стоглавый собор при Иване Грозном постановил, что здоровые и трудоспособные нищие должны привлекаться к общественным работам. В период правления Алексея Михайловича также не прекращались попытки искоренить нищенство через поимку и отправление их в смирительные или работные дома. Идея же добровольных работных домов впервые появилась в «Учреждении о губерниях» Екатерины II. Приказы общественного призрения должны были устраивать дома, «где дают работу, а по мере работы пищу, покров, одежду или деньги». Беда в том, что работные дома в России всегда превращались в учреждения принудительного типа. Например, московский работный дом, созданный при Екатерине, вскоре объединили с домом для «буйных ленивцев», т. е. опасных для общества тунеядцев, а в 1879 году преобразовали в городскую тюрьму, хорошо известную как Матросская Тишина…