Своя цена - стр. 26
Получалось плохо. Лицо-предатель так и норовило распуститься в дурацкую гримасу счастья. Кира прикусила нижнюю губу и попыталась сосредоточиться на разговоре.
Разговора, впрочем, тоже не получалось. Паша сначала спрашивал что-то, но поняв, что ответов все равно не дождется, бросил это дело и смотрел на нее молча, согревая ледяную Кирину ладошку в руках.
Ворота с шумом разъехались, впуская во двор инкассаторский броневичок. Кира машинально оглянулась на него, совсем несерьезный, игрушечный, с виду. Это была одна из двух новых машин, недавно купленных. С виду совсем малютка, а на самом деле…
Водитель подъехал к самому входу, сдал назад так, чтобы боковая дверца броневичка оказалась напротив входной двери. Как будто не во дворе родного банка был, а в тылу врага, в любую минуту готовый к неприятностям.
Из машины выбрались двое инкассаторов. Первый нес в каждой руке по два почти полных мешка. Второй шел налегке: открыл входную дверь, аккуратно прикрыл дверь в машине. Кира вдруг представила, что водитель кричит там внутри как маршрутчик: «Не хлопай, не холодильник!», и тихонько рассмеялась.
Инкассатор, шедший вторым, выглянул на ее хихиканье, и его широкое усатое лицо расплылось в улыбке.
– Здравствуй, Кирочка! – Дядька скользнул по Паше быстрым цепким взглядом и снова улыбнулся Кире, как родной. – На солнышке греешься?
Она рассмеялась уже в открытую, замотала головой сначала «нет-нет», потом, спохватившись, кивнула «да-да», потом запуталась окончательно и посмотрела на Пашу, ища поддержки.
Он посмотрел на нее внимательно, как раньше, и сильнее стиснул ладонь.
Май
Опрос свидетеля Зиновьева оказался тяжелее земляных работ.
По крайней мере, выглядели Димыч с Толиком так, будто перевыполнили норму по трудодням и вообще по всему, чему только можно. Вот только радости от этого не испытывали никакой. Не говоря уже про моральное удовлетворение.
Свидетель Зиновьев сидел посреди кабинета на стуле, вытянув ноги в растоптанных кроссовках аж до Димычева стола, руки держал на коленях, смотрел прямо перед собой – в мутноватое стекло окна, до сих пор не раскупоренного с зимы. Смотрел внимательно, не отрываясь и ни на что больше взгляда не переводя. Димыч даже оглянулся пару раз, вдруг там, за окном, есть что-то, чего он не замечал все это время. Ничего там не было интересного, за мутным, не очень чистым стеклом. А Зиновьев этот, похоже, со странностями просто. Уставился в одну точку, и даже, кажется, не мигает. Может, он наркоман вообще? Как бы так уговорить Девяткина направить его на медицинское освидетельствование?
Зиновьев моргнул, прогоняя окутавший всех морок и разбивая Димычевы абсурдные мечты. Никакого направления Девяткин, естественно, не выпишет, это же свидетель, а не подозреваемый. Да тут и без медиков понятно, что не наркоман он, а обычный тормоз. Человек с замедленными реакциями.
Зиновьев оторвался наконец от окна и перевел отсутствующий взгляд на сидящего напротив капитана Захарова. Димыч поежился и подумал, что лучше бы этот чудак и дальше в окно пялился, чем вот так. Неуютно ему было под этим сонным, ничего не выражающим взглядом.
А самое обидное, что и толку от почти часовой беседы не было никакого. На вопросы Зиновьев, конечно, отвечал – куда ему деваться, здесь и не такие на вопросы отвечали – но ответы эти по ценности можно было смело приравнять к молчанию. Ничего он толком не видел, кто куда в какое время отходил, не замечал, о чем разговаривали вокруг, не помнил. Такое впечатление, что если бы его к трупу вплотную не подвели, он бы так и не понял, что совсем рядом человек погиб.