Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона - стр. 10
– Все, друг, отмучились, через три дня получаем аттестат, затем выпускной, а там…
Закончить мысль мне не дала голограмма диктора новостей. Срочное сообщение:
– Дорогие сограждане, сегодня сепаратисты с планеты Олерон совершили самое гнусное преступление в истории человечества, противопоставив себя тем самым всему остальному демократическому сообществу: в 11 часов 5 минут по местному времени тактической ракетой «Поларис» был сбит пассажирский звездолет «Гортензия», принадлежавший компании «Люфтганза» с 230 пассажирами, 20 членами экипажа, стартовавший из космопорта Южный. Все 230 пассажиров и 20 членов команды погибли, но пусть сепаратисты знают, Рейх всей мощью своего экспедиционного корпуса ответит на это подлое злодеяние, от ответственности не уйдет ни один выродок. Мощная, но справедливая карающая рука Рейха настигнет любого, кто думает, что с Рейхом можно разговаривать с позиции силы. Агрессор получит достойный отпор. В Рейхе приспущены флаги, объявляется трехдневный траур по безвинно погибшим в катастрофе, отменяются все увеселительные мероприятия и развлекательные передачи.
– Накрылся наш выпускной, – раздался в тишине чей то грустный голос.
Дальше шел список погибших. В воздухе медленно проплывали незнакомые фамилии. И вдруг – Анна Ковалефф. Герман Ковалеф. Земля ушла из-под ног, я не мог поверить своим глазам. Но ведь этого не может быть, так не бывает. Это какая-то чудовищная ошибка.
– Нет, нет, нет, это неправда, – я все время набирал то маму, то папу, слыша только женский голос:
– Абонент временно недоступен, – в груди рос какой-то комок, подкрадывалось чувство тошноты. Словно через вату слышал, как пытается говорить со мной Алекс.
– Старина, только не молчи, – тряс он меня за плечи. До меня дозвонилась Линда:
– Яр, любимый, как ты? Я не знаю, что сказать, это ужасно.
Больше я ничего не слышал, уплывая куда-то, передо мной стояли улыбающиеся, счастливые родители. Слезы душили, не хватало воздуха.
Глава 9
Церемония прощания была предельно проста: в черную гранитную кладбищенскую стену были замурованы две урны, как мне сказали, с прахом моих родителей, но я-то понимал, что звездолет был сбит повстанцами в стратосфере и вряд ли от пассажиров хоть что-то могло остаться. Так даже легче, я не видел тел своих родителей и для себя решил, что они где-то далеко-далеко, вне зоны доступа. Ксендз зачитал молитву, пытаясь убедить всех присутствующих, что там, где они сейчас, им намного лучше. Рабочие замуровали урны и прикрепили бронзовые таблички. Имена моих родителей на табличках, здесь, на кладбище, смотрелись противоестественно. Линда в черных очках и в черном траурном платье все время жалась ко мне. Слева стоял Алекс со своими родителями, тетей Вандой и дядей Ежи. Дядя Роланд не смог прибыть на церемонию прощания по долгу службы. Рейх не простил такой пощечины и объявил войну сепаратистам. Он лишь выразил соболезнования и сказал, чтобы я не делал глупостей, родителей не вернуть, а жизнь продолжается и жить надо. Поочередно собравшиеся возлагали цветы, подходили ко мне, жали руку, хлопали по плечу, выражали слова скорби и сочувствия, а в моей душе клокотала злоба, я ненавидел Олерон. Всей душой ненавидел сепаратистов. Идя по гравийной дорожке с кладбища, я был поражен невероятной тишиной – ни единого шума, ни одного постороннего звука не доносилось с улицы. Само кладбище охраняло скорбный покой своих вечных постояльцев. Несмотря на то что не было даже намека на дуновение ветра, ярко-зеленые, изумрудные, такие бывают только весной, листья на деревьях и кустах неестественно трепетали, как будто души давно умерших пытались тебе то ли что-то рассказать, то ли о чем-то предупредить, и еще одуряющий аромат цветущей рижской сирени. Выйдя за кладбищенские ворота, я обратился к Алексу: