Размер шрифта
-
+
Свидетельство о нерождении. В стихах - стр. 5
а не ища рифмованных поблажек
для азбуки тщедушия, – родства
не знающей с реальными делами.
Всё утекает в лживый перифраз
для имитаций нерождённых нас,
но сыгранных в п о ж и з н е н н о й
рекламе…
Слова из пластика – как мусор на века
Какой ерундой занимаются люди…
И лучше б не быть человеком совсем,
чем каждой записанной в столбик причуде
присваивать имя чудесных поэм.
О смирении наполовину
Вчера нарочно хлеб не доедала.
Пускай засохнет. Утром вспомню, как
обманчив голод мой, – и молодая
душа училась смерти натощак.
Но смерти, где ничто не умирает!
Сухарики достойней пирога,
когда начинка в нём полусырая,
а ты уже – зажравшийся брюзга.
Вот тут тебе сухарики – спасенье:
воспитывать судьбу и аппетит,
который рад голодной перемене
лишь потому, что завтра снова сыт…
Живу себе
Живу себе – где разрешится.
Немножко там, немножко тут.
Стихами заменяю спицы —
они и свяжут, и сплетут.
Срифмуют даже мне прописку,
чтоб где-то числилась и я,
а не пытала по-садистски
слова – за то, что не семья.
Анамнез – на библиотеку.
Библиотеке нужен дом.
Я – раскладушка в человеке,
который мне едва знаком.
Но жизнь пока ещё прощает
моё банкротство на земле, —
все эпикризы помещая
в один просроченный билет.
Долететь
Мама!
Если ты снова захочешь
разбиться,
реинкарнируйся мной.
Вдруг я отважусь вернуться,
но – птицей.
Есть вероятность – живой.
Капелька
Белый стих
Солнышко моё любимое…
Почему же летом холодно?
Почему на каждом дереве
капли завтрашних дождей…
А дождям обратно хочется…
Кто их в будущее выселил?
Кто из солнышка вчерашнего
выпил душу на потом…
К а к моя любовь получится,
если общая затеряна?
если ты на каждом дереве
дату смерти предсказал…
Пожалей хотя бы капельку…
Пусть вернётся к нам сегодняшним!..
Пусть для солнышка любимого
и любимая жива…
Не забудут – так порвут
Прочитали – и забыли.
Не забудут – так порвут.
Нерешительные «или»
замутили смелый суд.
Смелость – дело наживное,
коль доверчивых сживать.
Справедливость – ноты воя.
Были музыкой сперва.
Но без слуха – ноты всмятку.
Роскошь п‘оросли пустой.
Ум играет в непонятки:
мол, судья – уже герой.
«Надорвёшься, пока таскаешь…»
Надорвёшься, пока таскаешь
все обиды внутри себя.
Измеряешь любовь мешками,
а в мешках – по частям семья.
У тебя голова на месте,
да тяжёлая от забот:
сколько будут обиды весить,
если вырезать каждый рот,
что тебя и не трогал даже, —
а разучивал падежи.
…
Рот – последний.
И кто подскажет,
как прощение заслужить?!
У грамматики плачут лица.
В «ты» опознан трусливый «я».
Если выучить и случится,
то исправить уже нельзя.
Последняя, или Свидетельство о не-рождении
Зачем теперь рождаются слова?
Они во мне не считывают мысли.
А чувства – уж тем более… Права
п о с л е д н я я строка,
где почерк выстлан
без права на второе дно – и ты
не прячешь недоношенные вещи
в беременность словесной тошноты,
а ставишь точку:
«Не рождён – но взвешен».
Как умирал во мне…
Как умирал во мне ребёнок,
уже не важно. Умер он.
А я на ситцевых пелёнках
смотрела звёздное кино,
как будто живы все игрушки
и зайцы с котиками врут,
что где-то лучшие из лучших
не существуют, а – ж и в у т!
Где эта девочка? Сбежала
от недоумков возрастных? —
кому всегда игрушек мало
в спектакле пафосной вины.
У них кино и виновато,
что нет без камер ни любви,
ни тех детей, кем мы когда-то
рождались —
взрослых удивить.
Из прошлого века
Просила просто не мешать
моим свиданиям с тобою,
Страница 5